Конец «Русской Бастилии»

Июньским жарким днем корабли ушли из Шлиссельбургской губы в неизвестном направлении.

Город прислушивался. С берега, с косы всматривались в озерную даль. Все было тихо. Волны выгибались упругим стеклом.

Между тем неподалеку, в укрытой лесами бухте, по широким сходням поднимались на суда красноармейцы Питерского коммунистического полка. Они заполняли все пространство, от борта до борта. Пересмеивались. С любопытством заглядывали в открытые люки, где медью и сталью блестели машины.

Корабли без обычного грохота выбрали якоря, без гудков развернулись форштевнями на север. Пенные дорожки побежали по воде.

На одном из кораблей находились трое рыбаков, взятых в качестве проводников — лоцманов. С ними были дед Евсей и Николай Чекалов.

Чекалов держался в стороне, больше слушал, чем разговаривал. Никому из красноармейцев и в голову не приходило, что сутулый мужчина в просмоленном плаще — председатель Шлиссельбургского совета, о котором слышал каждый, кто прожил на Ладоге хотя бы день.

Зато дед Евсей, возгордись тем, что находится на палубе эскадренного миноносца и бывалые военморы советуются с ним, разговорился без удержу.

— Плавать по Нево-озеру, — старик с умыслом, важности ради назвал древнее имя Ладоги, многими забытое, — плавать по нашему Нево-озеру все равно что по морю. Еще тяжельше. Вода больно свирепая. Сколько на моем веку она судов раздавила, сжевала да обломками на берег выкинула и-эх, не сосчитать…

Стук паровой машины деда Евсея сердил. Говорил он о ней с нотками пренебрежения:

— Сила, оно, конечно, сила. А все — лязгу много. То ли дело — паруса! Ветер поймал и езжай куда хочешь. Дело чистое, без хитрости.

На корабле все красноармейцы и матросы знали: идут в бой. Но никому не хотелось говорить о том, что будет через час либо два. Потому деда слушали охотно, не давали ему умолкнуть.

О близком сражении говорили в кормовой каюте Чекалов и командир Коммунистического полка, плотный человек с дымящейся самокруткой, зажатой в зубах.

— Давно уж нам надо бы выйти в озеро, вот как сейчас, — сдерживая голос, говорил командир, — а штаарм, понимаешь, тянет нудную песенку: «Ждать, ждать!..» Ну, видно, настало время, когда ждать больше нельзя. Получаем приказ: наступать на беляков, что укрепились на восточном берегу Ладожского озера. Куда, спрашивается, наступать? На Видлицу? Как бы не так. На Тулоксу! Понимаешь, на Тулоксу!

— Погоди, погоди, — изумился Николай, — в толк не возьму. Почему на Тулоксу?..

Деревенька Тулокса была на несколько верст ближе к Шлиссельбургу. В ней войска Эльвенгрена укрепили оборонительный рубеж на высоком берегу реки. На Ладоге большинство селений — в устьях рек.

— Сообрази, сколько людей лягут, ежели штурмовать Тулоксу! — горестно промолвил командир. — Белофинны с откосов нас, как карасей на сковородке, будут жарить. Да и что она, понимаешь, даст нам, Тулокса?

Основная база Эльвенгрена, как в точности известно, находилась в Видлице. К ней подходы с озера удобней. Главное же в том, что после разгрома врага в Видлице не только Тулокса, но и весь район оставался без снабжения, и белым волей-неволей пришлось бы убираться восвояси.

Но штаб Седьмой армии не разрешал эту операцию.

Мало того, штаб прислал на Ладогу своего представителя, грузного, страдающего одышкой бывшего царского офицера. Он должен был проследить за выполнением приказа. Фамилия у представителя двойная: Плющин-Плющевский. Но бойцы за большой живот и набрякший нос прозвали его Прыщом.

Прыщ в лесной бухте сам распоряжался посадкой на корабли. Но он не выносил вида воды, его выворачивало наизнанку при малейшей качке. Он остался в бухте, еще раз пригрозив беспощадной карой за уклонение от утвержденного плана операции.

— Ну вот, дорогой мой, — командир, решительный и как будто помолодевший в эту минуту, выпрямился, — Прыщ, понимаешь, на берегу. А на воде — мы хозяева. Будь что будет.

— На Видлицу? — спросил Чекалов, радуясь и страшась за этого отважного человека.

— На Видлицу!

Председатель Совета и командир вышли на палубу. Корабли плыли уже в виду восточного берега. Оттуда ветром доносило лай собак.

Николай давно не бывал в открытом озере. И сейчас, как память детства, радовал его и волновал этот катящийся перед глазами простор, крики птиц, упругий и чистый воздух. Понятие «родной край» начиналось для Чекалова с Ладоги. Вместе с первыми словами матери он услышал и гул волн, бьющихся о берег. Ладога, Ладога!..

Непереносимо было сознавать, что враг ходит по той же земле и дышит тем же воздухом. Ну, да недолго ему тут властвовать.

Вместе с дедом Евсеем и рыбаками Чекалова позвали в штурманскую рубку. Рыбаки отодвинули разостланные на столе карты и лоции. Тыча пальцами в наплывающий берег, они рассказывали о течениях, об отмелях, о глубинах и подводных камнях. Моряков особенно заинтересовали сведения деда Евсея о донных омутах и обрывах.

— Я тут всех раков передавил своей лодкой, — говорил рыбак, — сколько раз здесь сеть закидывал… Держите на ту вон скалу. Как раз на глыбь выйдем.

Пожалуй, можно было рискнуть на близкий подход к берегу.