Конец «Русской Бастилии»

На судах уже гремели, заливались колокола боевой тревоги. С талей спускались шлюпки. Бойцы, стуча затворами, досылали патроны в стволы винтовок. Все делалось быстро, без суеты, без лишних слов.

Видлица — среди негустого бора серенькое село, с каменными домами у пристани, овинами и мельницей-ветрянкой на взгорье. В окнах домов огоньки.

Корабли, чуть сбавив ход, развернулись бортами, дулами нащупали береговые укрепления. В сумрачное небо пошла ракета. Началась высадка.

Белофинны открыли огонь. Под пулями закипела вода. Снарядом срубило трубу и мачту на эсминце.

Но поздно. Поздно. Атаку уже не отвратить. Заревела корабельная артиллерия. Бойцы в нетерпении с лодок прыгали в воду и, высоко поднимая винтовки, бежали к пристани. Вот они уже вломились в улицы.

— Ура-а! Ура-а! — тягуче неслось над откосами.

— Даешь Видлицу! — кричали красноармейцы.

— Даешь! — и гранатами разносили в прах блиндажи на перекрестках.

Загорелись на краю села артиллерийские склады. Пламя осветило озеро.

Егери Эльвенгрена бежали к финской границе. Не успевшие бежать — сдавались в плен. Всадник на обезумевшем коне, с боками, до крови рассеченными шпорами, мчался через пожню к лесу. Всадник был в разорванной нижней рубахе, в подштанниках. За ним гнались с хохотом и улюлюканьем.

В доме, где еще несколько часов назад жил финский ротмистр, расположился штаб коммунистического полка. Здесь допрашивали пленных.

Нельзя было дать врагу снова собраться с силами. Командир полка повел бойцов в атаку на Тулоксу. Атаку отбили. Каждая хата в деревне была укреплена. На околице торчали пулеметы. На берегу громоздились орудийные редуты.

На второй и третий нажим белые отвечали уже не так рьяно. Снаряды и патроны были у них на исходе. Надежд на подвоз — никаких.

Взвился красный флаг и над Тулоксой!..

Рыбаки возвращались в Шлиссельбург на небольшом пароходике. Военные корабли остались охранять освобожденный берег.

Вместе с Чекаловым ехал командир полка. Он спешил в Петроград — дать отчет об операции — и не сомневался, что его будет судить трибунал за нарушение приказа.

Командир печалился, ругался и все время смотрел в воду, точно хотел разглядеть там свою судьбу.

В Шлиссельбурге на почте его ждала срочная телеграмма. Чрезвычайный уполномоченный Совета Обороны Республики благодарил освободителей Видлицы.

— Значит, никакого трибунала, понимаешь, не будет! — выкрикнул командир, потрясая телеграммой…

Дома Елена Ивановна спросила сына:

— А что, Колюшка, небо ясное, а над озером, вдалеке, словно гроза прошла?

— Верно, — ответил Чекалов матери, — гремела гроза над Ладогой.

В заводском поселке Николай застал возвратившегося Иустина. Он загорел, оброс бородой, лицо стало серым от усталости. А глаза, как всегда, сверкали усмешкой.

Жук почти ничего не объяснил — какое задание выполнял, — было лишь ясно, что задание трудное и выполнено с честью. О шлиссельбургских событиях расспрашивал с жадностью.

Чекалов сообщил ему про Видлицу. Показал военную карту озера с начерченными стрелами, квадратами, овалами.

Иустин сказал другу:

— Ох, Микола, что ты за человечина? Ты ж поэт, тебе вирши складывать, детишек разуму учить. Так ты же еще и солдат, ей-богу, справный солдат… Ты вон какой сутулый, и грудь прогнулась, и волос носишь долгий, как дьячок какой-нибудь… А посмотришь — железом блеснешь…

Вместо ответа Чекалов толкнул Иустина плечом.

— Берись за дело, — сказал, сдвигая брови. — Сегодня, так и быть, отдыхай. Завтра за дело.

Среди советовских дел самые трудные — продовольственные.

Иустин и Николай хорошо разбирались в военной обстановке и понимали, что враг не разбит, а только отброшен от Петрограда. Короткую передышку надо было использовать для того, чтобы пополнить запасы. Но даже слово — «запасы» — сейчас звучало странно.

Надо накормить людей. Впереди бои. Нужно накопить силы.

Шлиссельбургский совет снова снаряжает продотряды. В уезде взят на учет каждый засеянный клочок земли. Повсюду, где можно, вскапывают огороды.

Лозунги тогда были короткие и простые: «Даешь картошку!» И ладожцы от зари до зари трудятся на грядах. Картошки должно быть как можно больше. Она — замена хлеба. «Даешь дрова!» И сотни людей, заткнув топоры за пояса, отправлялись в лес, валили деревья, везли их в Шлиссельбург. Дрова к зиме выдавали в первую очередь вдовам, многодетным и семьям, потерявшим кормильцев.

О Чекалове и Жуке на Ладоге говорили:

— Тяжелая судьба у комиссаров. Каждый хлопочет за себя, а они — за всех.

День за днем. Работа. Бессонные ночи. Об отдыхе думается, как о чем-то далеком, несбыточном.

Привычное чередование времени вдруг нарушилось происшествием, о котором долго потом говорили в Шлиссельбурге.

Как-то после полудня Иустин собрался в Щеглово, поглядеть поля. Можно бы съездить на лошади, но он решил пройти эти версты пешком. Выстрогал себе батожок и зашагал по тропинке все дальше — в пахнущее травами, шумящее разнолесье.

Звенели крыльями оводы. Стрекозы голубенькими стрелками чертили пронизанный солнцем воздух. Легко дышалось. Хорошо было идти.