Конец века в Бухаресте

Господин Лефтер, весьма чувствительный в вопросах родства, удовлетворенно усмехнулся. Амелика, которую эти слова удивили, взглянула на отца с недоумением. Кукоана Мица благодарно вздохнула.

— А если это так, — продолжал Янку, — и не колдовство, а труд и разумение помогают человеку чего-то достичь в жизни, то — вот вам доказательство, что я худо-бедно, но в люди выбился. Так почему бы теперь мне не заиметь землю, раз есть земля и у барона? Что? Земля не пожелает быть моей? Вот увидите, как еще пожелает! А будет у нас земля, и уважения у нас будет не меньше, чем у барона Барбу! Земля, как ее ни получи, всегда земля. Знаю, вы можете сказать, что нам все равно за ним не угнаться, только не по богатству, а по знаниям. Что ж, вы правы! Но на книги у него было время, потому что у отца его и деда была куча денег! Когда будет и у нас столько же, тогда и о книгах поговорим. Дайте мне деньги, а об остальном я и сам позабочусь!

Старик не мог взять в толк, о чем тут идет речь. А Урматеку, упоенный своей речью, продолжал:

— Я накопил добро и передаю его Амелике, пусть она умножит его и передаст своим детям! Потому что нажитое добро — это как-никак свобода от забот и тягот!

Растроганный Янку подошел к дочери, обнял и поцеловал в обе щеки. Амелика невольно утерлась.

— Посмотрите, сударь, вот кто будет с ними одной жизнью жить! Наша барышня! Все, что надобно знать, она знает и лицом не ударит в грязь!

Ростовщик покраснел от удовольствия, потупился и рассыпался дробным смешком.

— Амелика, доченька моя! — воскликнул Урматеку. — От моей и от твоей крови она! Ради процветания рода должен ты дать мне денег, боярин Лефтер!

Урматеку замолчал.

Молчал и Лефтер. Кукоана Мица чувствовала, как внутри у нее перекатываются ледяные камни. Даже Амелика, очнувшаяся от своего обычного безразличия, переводила взгляд с отца на Лефтера. Ростовщик, склонив голову, ни на кого не смотрел. Глаза его были прищурены, и смотрел он, казалось, внутрь себя. Сказать Урматеку было больше нечего. Он подождал минутку и, решительно, как всегда, когда хотел окончательно прояснить важную ситуацию, распорядился:

— Пошли! — и поднялся.

Женщины встали вслед за ним. Сидеть остался один старик Лефтер. Казалось, что он задремал на своем стуле. В тишине снова прозвучал громкий голос Янку:

— Так дашь или не дашь денег, боярин?

Старый Лефтер медленно поднимал голову. Взгляд его, обычно уклончивый и холодный, был сейчас добрым и искренним.

В глубине его теплился не то вопрос, не то мольба. Поднимаясь все выше, взгляд достиг лица Урматеку. Потом старик повернул голову и посмотрел на кукоану Мицу, на Амелику. И наконец улыбнулся.

Он был согласен, только не решался высказать это!

Теперь Янку нужно было знать, что же все-таки писал барон Барбу в то утро, когда заговорил о земле, помнит ли он еще о дарственной и, самое главное, по-прежнему ли к нему расположен. В том, что барон благоволит к нему, он до поры до времени не сомневался. Тому было много доказательств: и Лефтерикэ, и Дородан, и Буби. Но после злосчастной смерти старика и всей этой истории с собакой… И хотя барон был сама снисходительность, Урматеку точно не знал, к нему ли самому или только к собаке. После похорон они так ни разу и не виделись. У Янку не было особого желания предстать пред гневные очи барона. Он ждал, когда у барона появится в нем нужда. Но истекал срок закладной, и выходило, что у Урматеку у первого возникала нужда в бароне. Обстановка была не из благоприятных. И Пэуна ничем не могла ему помочь. В последнее время домница Наталия ни за чем не посылала к барону Барбу, и он, как это частенько случалось, совсем забыл про нее. Так что и Пэуна не знала, в каком он настроении.

Но два обстоятельства успокаивали Янку в эти тревожные дни: первое — барон так и не помирился с Буби, несмотря даже на смерть Дородана; и второе — что Урматеку считал себя единственным серьезным покупателем имения, избавителем барона от публичных торгов, а значит, его благодетелем, хочет этого старик или нет! Так что Янку добивался теперь лишь исполнения некоторых формальностей, связанных с покупкой имения, но необходимых ему не для того, чтобы войти во владение имуществом, а чтобы, обладая им, войти в другое общество.