Конец века в Бухаресте

После длительного, двенадцатилетнего, политического господства Янку Брэтиану все еще сильная, хотя и несколько распыленная либеральная оппозиция продолжала чинить всяческие препятствия правительству, которое из-за непрерывных волнений, борьбы и разногласий едва удерживалось у власти. Много консервативных кабинетов, то обновляемых частично, то полностью, сменило друг друга, когда осенью 1891 года вновь стали обсуждаться варианты укрепления кабинета министров. Барон Барбу отказывался участвовать в правительстве из-за свежеиспеченных или поспешно выскочивших политических деятелей. Они казались ему нечистыми и жадными. Не раз в клубе консерваторы поднимали вопрос о том, чтобы перейти к открытой борьбе, и открыто обвиняли барона в том, что он предает их дело, в то время как либералы, вменяя ему в вину чувство гордости и фамильной чести, говорил о нем как о фигуре устаревшей и несостоятельной. С некоторых пор либеральные листки печатали одну и ту же карикатуру под заголовком «Собачий угодник!», намекая на Урматеку и страсть к собакам. Барон Барбу изображался маленьким, хиленьким, с огромной лысеющей головой. На нем был сюртук, из-за отворота которого выглядывала тоже лысая, с выпученными глазами непомерно большая голова Фантоке. Вокруг барона кольцом располагались всевозможные собаки — от бездомных шавок до сторожевых псов, которых он кормил. А тень барона на стене, тоже головастая, усатая, с суровым взглядом, должна была изображать Урматеку. Но поскольку Янку если и был известен, то в очень узком кругу, и карикатура получилась непохожей. Нужно было знать, что за человек имелся в виду, и тогда намек становился понятным. Подобные выпады мало трогали старого барона, хотя насмешки либеральных газет особенно участились с тех пор, как семейство Барбу занялось фабрикой, — старому консерватору не могли простить столь передовых идей. Правда, фабрики еще не существовало, о ней было только заявлено и проведено несколько банковских операций фирмой сына за подписью отца. Но разве обязательно нужно иметь действующую фабрику, чтобы заслужить клевету врагов и похвалы друзей. Благодаря фабрике популярность барона настолько возросла, что на его долю, кроме неприятностей политической жизни, досталось и почетное предложение войти в правительство.

Ноябрь месяц был особенно несчастливым для консерваторов. Все их политические компании потерпели фиаско. И когда в конце месяца консервативную партию постиг сокрушительный кризис и кабинет министров был распущен, барон Барбу понял, что не имеет больше права оставаться в стороне. Конечно, руководило им высокое чувство долга принципиального консерватора, но вместе с тем и некое предложение, полученное через Урматеку, при утреннем одевании. Урматеку рассказал ему об удивительном, но если разобраться, вполне естественном событии: когда он обратился за деньгами в банк, субсидирующий либералов, ему шепнули, что если барон, заботясь о равновесии и взаимопонимании между партиями, войдет в правительство, то либералы окажут ему помощь в строительстве фабрики. Потому как, — тут Урматеку глубоко вздохнул, — если оставить дело на попечение Буби, все пойдет прахом, — и мудро призывал барона действовать. Барон принял предложение войти в новое правительство, выбрав для себя портфель министра юстиции. Утром он дал согласие, а к вечеру, после уточнения и утверждения списков кабинета, ждал присяги.

Ждал барон Барбу, сидя в своей опочивальне вместе с Урматеку, которого вызвал с самого утра. Не будь фельетонов и карикатур в либеральных газетах, а потом предложения со стороны либерального банка, старому барону и в голову бы не пришло вовлекать в политическую жизнь Урматеку. Ничего, кроме презрения и гадливости ко всей этой политической возне, барон не испытывал, но в нем взыграл дух противоречия. До этого он никогда и не думал ни о чем подобном — ни он, ни тем более его управляющий, который был сверх меры счастлив удачной торговой сделкой. Но в бароне Барбу было что-то и от капризной женщины, и от ребенка! Непосредственность, с какой он восторгался или негодовал, воспринималась его противниками либо как слабость, либо как некомпетентность. Постоянные попреки доверенным лицом его раздражили, и он заявил: «Ах, вам доверенное лицо понадобилось? Ну так будет вам доверенное лицо!» — и решил ввести Урматеку в политические сферы. «По существу, конечно, — думал про себя барон, — и по происхождению и по наклонностям Янку ближе к либералам, чем к консерваторам! Не случайно он их умаслил с фабрикой. Не случайно через него они передали свое предложение. Все это ясно с первого взгляда. Но все-таки люди вроде Урматеку нужны для укрепления партии, и, по правде говоря, таких, как он, в партии уже немало».

Это утро поставило Янку перед великим искушением. Из всего, что он повидал и испытал, политика могла оказаться для него опасной игрой, с которой лучше было бы ему накрепко не связываться.