Конец всех песен

Так будут они танцевать, пока не наступит конец времени,
Каждое лицо — маска, каждая черта — знак
Гордыни, замаскированной под страдание.
И хотя жалеют его те, кто остался жить
Его плоть чиста, его душа не оценена:
Его страдания замаскированы под гордыню…

Лицо Лорда Джеггета было бесстрастным, хотя он пожал плечами и отвел взгляд в сторону, будто в раздражении. Это был единственный случай, когда Джерек обнаружил признак гнева в отце. Он посмотрел недоумевающе на Амелию, удивляясь странной улыбке на ее губах — смесь симпатии, триумфа и горечи — но она продолжала пристально смотреть на Джеггета, хотя Лорд в желтых одеяниях отказывался встретить ее взгляд. Лебедь плыл над лесом. Амелия продолжала цитировать Уэлдрейка:

Я знала его когда он предложил все
Богу и женщине тоже.
Его вера в жизнь была сильна,
Его доверие Христу было чистым…

Вмешательство Джеггета было довольно неожиданным:

— Они восхитительно сентиментальны, эти викторианские поэты, не правда ли? Ты знакома с Суинберном, Амелия?

— Суинберн? Определенно нет, сэр!

— Жалко, он был когда-то моим любимым поэтом.

— Я не знакома с его поэзией.

— О, но мы должны послушать что-нибудь, — в свою очередь Лорд Джеггет процитировал:

Но мир чудесным образом изменился, бабушка,
С тех пор, когда ты была молодой,
Он думает совсем по-другому,
И говорит на другом языке.
Преграды сломаны и разорваны узы,
Что привязывали сердце человека к дому,
Он бродит свободный как ветер или волна,
И меняет свой берег как пена.
Он пашет плугом целинные моря
И собирает урожай, посеянный бурунами
Он набросил лассо на молнию и привел ее домой
Он запряг ее в свои нужды
Он оседлал потоки и сделал их ручными
Он надел узду на бушующий прибой.
Они делают за него тяжелую работу и вращают колеса
Для пользы человека и для его горести
Он дотянулся до планет и взвесил их богатства,
Он сел верхом на послушную комету,
И он поднял вуаль солнца и заглянул в глаза самой звезде…

— Очень вдохновляюще, — сказала Амелия. Лебедь качнулся, и, казалось, полетел быстрее. Ее волосы растрепало ветром. — Хотя вряд ли лучше Уэлдрейка. Совсем другой сорт поэзии. Уэлдрейк писал о душе, Суинберн, как видно о мире. Тем не менее, иногда на пользу тем, кто слишком погряз в мирских делах, провести несколько спокойных моментов с поэтом, который может предложить глубокое понимание причин, почему люди поступают и думают так, как есть….

— Ты значит не находишь Уэлдрейка мрачным?

— Даже излишне. Упомянутый вами Суинберн…

— Ага! Заходит слишком далеко?..

— Я считаю, да.

Лорд Джеггет притворился (нет другого слова), что заметил скучное выражение лиц Джерека и Железной Орхидеи.

— Смотри как мы утомили наших компаньонов, наших самых любимых, этим скучным разговором о забытых писателях.

— Простите меня. Я начала его… цитатой Уэлдрейка, которую сочла подходящей.

— Те, кто остались, совсем не раскаивающиеся грешники, Амелия.

— Возможно. Они, наверное, где-нибудь в другом месте.

— Теперь я совершенно не понял.

— Я говорю, не думая. Я немного устала.

— Смотрите, море.

— Приятное море, Джеггет! — последовал комплимент Железной Орхидеи. Ты его недавно сделал?

— Да. На моем пути назад, — он повернулся к Джереку. — Няня шлет тебе лучшие пожелания, между прочим. Она говорит, что рада слышать, что ты остепенился и ведешь разумную жизнь, и что часто вот из таких сорванцов получаются лучшие граждане.

— Надеюсь скоро ее увидеть. Я очень уважаю и ценю ее. Она вновь соединила меня с Амелией.

Лебедь совершил посадку. Они вышли на желтый пляж, омываемый белой пеной голубого моря. Пляж окружало кольцо белых скал чуть выше Джерека. Белые чайки летали там и тут в небе, иногда пикируя вниз чтобы схватить рыбу. На песке была расстелена скатерть. На желтых тарелках находилась разнообразная еда — булочки, бисквиты, мясо, бекон, хлеб, жареный картофель, пироги, печенье и многое другое — для питья имелось пиво, чай или кофе.

Когда они расселись вокруг скатерти, Амелия вздохнула, явно довольная возможностью расслабиться, как и Джерек.