Конфуций

По понятным причинам земплепашцы не в силах решить эту не только философскую, но и жизнеполагающую задачу.

Ее решает Конфуций, но так, что земплепашцы ему не верят.

И даже когда один из них заявляет, что Учитель Кун «хочет невозможного», тот не пытается опровергнуть их!

Может быть, это происходит именно по той причине, что, по признанияю самого Конфуция, именно в это время он сумел настроить «настроить свой слух». Или, вернее, само время настроило его, получившего свое дарование от всемогущего Неба.

Помните, как у Екклезиаста: «Всему свое время! Время разбрасывать камни и время собирать их»?

И если раньше Конфуций, опять же по его собственным словам, разбрасывал камни, то теперь, познав нечто высшее, начал собирать их?

Если верить самому Конфуцию, то он научился «отличать правду от неправды» именно в это время, когда ему было шестьдесять лет.

Но как это сочеталось с его словами о том, что благородный муж «быстрее всех распознает обман», которые он любил повторять и раньше?

Во-первых, Конфуций всегда говорил, что ему самому еще очень далеко до благородного мужа, а потому и не утверждал, что он сразу видит, что правдиво, а что ложно.

Но как нам кажется, здесь речь идет все же не о той правде и неправде, которые так часто можно было видеть у дворцовых интриганов.

Эта была ложь пусть и высоком с точки зрения положения этих людей, но все же бытовом уровне.

А по большому счету все эти интриги за сладкую жизнь, с точки зрения мудреца, есть самая обыкновенная мышиная возня.

Помните Екклезиаста?

«Я предпринял большие дела: построил себе домы, посадил себе виноградники,

устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые дерева;

сделал себе водоемы для орошения из них рощей, произращающих деревья;

приобрел себе слуг и служанок, и домочадцы были у меня; также крупного и мелкого скота было у меня больше, нежели у всех, бывших прежде меня в Иерусалиме;

собрал себе серебра и золота и драгоценностей от царей и областей; завел у себя певцов и певиц и услаждения сынов человеческих — разные музыкальные орудия.

И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; и мудрость моя пребыла со мною.

Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселья, потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих, и это было моею долею от всех трудов моих.

И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!»

Почему суета? Да, наверное, только потому, что везде речь идет об услаждении тела, но нигде нет ни слова об радости для души.

Все есть у библейского царя: и домы, и служанки, и серебро, и певицы, и богатство, нет только радости от всего этого, потому и томится неудовлетворенный дух в темнице тела.

Что в результате?

«И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня.

И кто знает: мудрый ли будет он, или глупый? А он будет распоряжаться всем трудом моим, которым я трудился и которым показал себя мудрым под солнцем. И это — суета!»

Отчаяние Екклезиаста понять можно, поскольку это отчаяние одаренного человека, которому, кроме домов и служанок, больше нечего оставить человеку, который придет после него.

А прикоснуться к чему-то другому, непреходящему, трансцендентному и сакральному очень хочеться!

И когда Конфуций говорит о «правде и неправде», он, надо полагать, имеет в виду не обыкновенную человеческую ложь.

Это было бы слишком мелко для такого изощренного ума.

Остерегайся вкушать удовольствия, которые могут стоить слез твоему ближнему

Любовь — начало и конец нашего существования. Без любви нет жизни. Поэтому-то любовь есть то, перед чем преклоняется мудрый человек

Влечение сердец рождает дружбу, влечение ума — уважение, влечение тел — страсть, и только все три вместе рождают любовь

«Вероятно, смысл этой сентенции, — пишет А. Малявин в своей прекрасной книге о Конфуции, — которая в оригинале означает буквально: „следую слухом“, куда более глубок.

Речь идет о способности понимать духовную подоплеку каждого суждения и, стало быть, видеть в жизни нечтонепреложное, принимать реальность такой, какая она есть.

Мы можем только следовать истоку наших душевных движений, тем самым постигая корень всего происходящего.

Вот это и значит „следовать древности“ — той древности, в которую великий учитель, прямо по слову Тютчева, мог только… верить!

Эта „древность“ не принадлежит истории, она вообще никогда не принадлежала настоящему, но она все предвосхищает, всему дает возможность быть.

Оказывается, всякое непонимание есть на самом деле только недопонимание!