Конфуций

— Когда в Поднебесной нет Дао, — как ни в чем ни бывало продолжал Конфуций, — музыки, ритуала, приказы на карательные походы исходят от правителя. Когда они исходят от правителя, редкий случай, чтобы власть не была утрачена в течение жизни десяти поколений. Если же они исходят от высших сановников, то редкий случай, чтобы власть не была утрачена в течение жизни пяти поколений. Если же судьба государства оказывается в руках мелких чиновников, то редкий случай, чтобы власть не была утрачена в течение жизни трех поколений. Когда в Поднебесной царит Дао, то правление уже не находится в руках сановников. Когда в Поднебесной царит Дао, то простолюдины не ропщут. Если то, что ты можешь достичь с помощью своих знаний, не опирается на человеколюбие, то достигнутое будет утрачено. Если то, что ты можешь достичь с помощью своих знаний, опирается на человеколюбие, но используется при управлении народом без соблюдения чувства собственного достоинства, народ не будет почтителен. Если то, что ты можешь достичь с помощью своих знаний, опирается на человеколюбие и используется с чувством собственного достоинства при управлении народом, но без соблюдения Правил, значит, ты еще далек от совершенства…

Конфуций замолчал и взглянул на внимательно слушавшего его правителя, в глазах которого светился неподдельный интерес к его словам.

— Циский царь Цзин-гун, — подвел он итог беседы, — имел тысячу четверок коней, но, когда он умер, народ не нашел ни одной добродетели, за которую его можно было бы восхвалять. Древние правители Бо И и Шу Ци умерли от голода у горы Шоуян, а народ до сих пор восхваляет их. Не в этом ли суть?

Ай-гун сказал:

— Я благодарю вас! Ваш урок помог мне понять мое невежество. Как замечательно было услышать ваши наставления!

Конфуций склонился в поклоне. Ему очень хотелось бы, чтобы сказанные правителем слова были правдой…

Уставший от скитаний и вечной неопределенности, Конфуций вернулся к своему обычному образу жизни: еда в установленные часы, регулярные беседы с учениками, занятия музыкой, непременный послеобеденный отдых и прогулки, прием посетителей, чтение, исполнение семейных обрядов, участие в общих празднествах.

Посеешь поступок — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу

Так как нельзя найти людей, придерживающихся середины в поведении, приходится иметь дело с людьми или несдержанными, или осторожными.

Несдержанные берутся за все, а осторожные избегают нехороших дел

На гнилом дереве не сделаешь резьбы, грязную стену не сделаешь белой

А вопросов у учеников меньше не становилось. Возможно, это происходило потому, что, наверное, в этом время Учитель достиг своей наибольшей мудрости.

Конечно, они понимали, что великому Учителю остается не так много жить и спешили как можно полнее испить из великого источника мудрости.

Несмотря на то, что Конфуций к тому времени осветил практически все стороны своего учения и жизни, вопросы задавались самые разнообразные.

Много говорили о мудрости, которой, по словам Конфуция, нельзя было научиться, а только познать на собственном, порою печальном опыте.

Но иначе и быть не могло, и, не познав печали, нельзя было узанть, что такое радость.

Конечно, в философском смысле понятие мудрости несколько шире.

Хорошие знания отнюдь не являются гарантией того, что человек обрел мудрость. Поскольку мудрость есть не объяснение жизни, а ее понимание. И понимание это у мудрых приходит не извне, а изнутри.

«Раньше люди были сильны в мастерстве, — говорил один из китайских посвященых. — Теперь люди сильны в теории».

И был трижды прав, поскольку мастерство есть сугубо внутренне, а любые теории только внешнее.

Поэтому не случайно древние китайцы говорили о мире «ниже форм» и мире «выше форм».

Если первый еще доступен предметному знанию, то второй уже не имеет доступного уму предметного описания.

Постижение этого «недоуступного» и есть мудрость.

Понятно, что это «недопступное» неразрывно связано с «доступным», через которое оно и питается, и именно поэтому истиное единение есть не однообразие, а, по словам Конфуция, «одна нить», связывающая многообразие жизни.

Поэтому традиции являют собой именно такое единство к внутренего и внешнего, в котором часто глубоко скрытый смысл как бы намечается пунктиром.

И тот, кто способен уловить этот смысл, в известном смысле познает истину, а сам момент этого познания являет собой момент преображения всего сущего, которое не только всегда уникально, но и вечно возобновляемое.

И именно это мгновение, вобравшее в себя вечность, становится отправным пунктом полной освобожденности человека.

И тот, кто пережил это мгновение, уже не задается вопросом, зачем ему нужна истина.