Конфуций

— Деревья на алтаре сажали не для устрашения, а для соблюдения ритуала.

В свободное от бесед и прогулок время Конфуций окончательно привел в порядок древние священные книги, а также и свои сочинения.

Из трех тысяч учеников 72 могли со слов учителя объяснять законы музыки и изящных художеств, правила же мудрости и добродетели в состоянии были передавать людям только 12 учеников.

Эти ученики стояли всего ближе к Конфуцию и знали все его заветные думы и помыслы. Из них любимейшим был Иен-хоей, на которого Конфуций смотрел как на своего преемника, но он умер ранее учителя.

Как-то вечером, прогуливаясь с тремя учениками, Конфуций приблизился к одному кургану, который, по преданию, был насыпан по повелению древнего военачальника в благодарность за одержанную победу.

При виде этого кургана Конфуций задумчиво покачал головой. Озабоченные ученики спросили его, не болен ли он, приписывая причину его грусти нездоровью. Конфуций отвечал:

— Успокойтесь, я совершенно здоров, но вид этого кургана пробудил во мне грустные мысли о бренности славы человека. Подайте мне кин, я пропою вам песнь скорби: зной сменяется холодом, весна и лето — осенью. Солнце восходит за тем, чтобы течь на запад; реки стремятся с востока, чтобы ввергнуться в неизмеримое море. Однако же за осенними холодами опять являются тепло и зной; солнце, закатясь на западе, снова восходит на востоке, и воды речные, ввергающиеся в море, сменяются новыми водами. Но что же сталось с героем, воздвигшим этот курган, где его боевой конь, где его спутники на ратном поле? Увы, единственным следом их бытия осталась земляная насыпь, поросшая сорными травами…

В другой раз, разбирая книгу превращений великого Фу-си-шы, Конфуций задумался над символом Сун-и, или знаком разрушения и возрождения.

— Всему свое время, — сказал философ ученикам, — все на свете изменяется и исчезает, чтобы появиться в новом виде, но и за обновлением следует обветшание, разрушение, а там опять обновление и так до бесконечности.

Видимо, мысли о смерти все чаще и чаще стали посещать престарелого философа. Имея от роду более 70 лет, он еще раз посетил священную гору Тай-Шан, чтобы там помолиться небу.

Предвидя свой скорый уход, Конфуций хотел возблагодарить небо за все его щедроты и милости.

Он собрал всех своих учеников и привел их к одному из холмов, окружавших город.

Здесь они воздвигли алтарь и возложили на него шесть книг, написанных Конфуцием, затем мудрец встал на колени лицом к северу и долго стоял так, глядя в высокое прозрачное небо.

В нем только в им известном направлении медленно проплывали большие белые облака.

Вот так вот уже очень скоро поплывет и душа самого Конфуция в те неведомы пределы, где уже не было ни добра, ни зла.

О чем он думал в эти одновременно скорбные и светлые минуты?

О своей прожитой жизни, о том, что он сумел сделать на этой земле и что он мог бы сделать, если бы ему хотя бы не мешали.

Он медленно поднялся с колен и заглянул на хранивших почтительное молчание учеников.

Нет, жил и не зря и все эти люди являются лучшим доказательством этого, и именно они доделают то, что начал он: создание благородного мужа, а если проще, то образованного и нравственно чистого человека. А это дорогого стоило…

Конечно, хотелось бы еще пожить, но ученики не должны видеть ни его грусти, ни печали.

Неожиданно для всех Конфуций улыбнулся и заговорил. Он говорил как бы для себя, но все было понятно, что он говорит для них и тех, кому они понесут его учение.

И хотя он говорил уже не раз сказанные им слова, здесь, в горах, которые всегда считались у китайцев святым место, его речь звучала как-то по-особенному. Проникновенно и светло.

— Совершенное, — говорил Конфуций, — без всякой примеси есть закон Неба, совершенствование, которое есть не что иное, как употребление всех своих сил на познание закона Неба, есть закон человека. Тот, кто постоянно стремится к своему совершенствованию, тот — мудрец, умеющий отличать добро от зла. Он избирает добро и крепко прилепляется к нему, чтобы никогда не потерять его…

Неожиданно Конфуций замолчал, вспоминая свой собственный Путь, который даже при всем желании нельзя было назвать ровным.

Зависть — это подсчет чужих побед, вместо ваших собственных

Если народ не поучать, а убивать — это называется жестокостью.

Если народ не предупредить, а затем выразить недовольство, увидев результаты труда, — это называется грубостью.

Если настаивать на быстром окончании работы, прежде дав указание не спешить, — это называется разбоем.

Если обещать награду, но поскупиться ее выдать — это называется жадностью