Кони и люди

– Вы можете убить меня, – говорит она, – но вы не заставите меня принять участие в убийстве. Мою репутацию вы уже и так запятнали, и я стала парией среди людей, но я не буду убийцей, – и если вы будете настаивать, я вас выдам полиции.

* * *

Тот летний вечер, когда Мэй рассказывала поразительную повесть про какого-то больного незнакомца в их доме – повесть, которой мы начали эту главу, – был ясен и тепел.

Звезды ярко горели в небе, а на лугу, за домом Эджли, все лужи высохли.

Со дня первой встречи с Мэй в Мод произошла сильная перемена. Мэй вела ее за руку на вершину сказочной башни, и теперь обе виделись так часто, как это только было возможно, и проводили время под деревом, за домом Мэй, или на полу у открытого окна в ее комнате.

Они уходили на луг через заднюю дверь и вдоль камышей и ив доходили до брода, где по камням на дне речки перебирались на другой берег и дальше до проволочной изгороди.

Как одиноки они были здесь, в поле, и как далеки от пульса города.

Вдалеке виднелись иногда телеги и редкие в то время автомобили, а над самым городом мягко тянулся свет, и мягкий свет окутывал души обеих молодых девушек.

Где-то вдалеке бродила по улицам компания молодых людей, распевая песни.

– Слышишь, Мэй? – говорила Мод. Звуки замирали, и на их месте появлялись другие.

Где-то, на одной из улиц, шел с костылем Джерри Гаден, продавец вечерних газет; он быстро шагает по тротуару. Как он всегда торопится! И костыль его говорит «клик-клик!».

Они не могли бы найти лучшего места, более плодородной почвы для романа. В Мод тоже начало расти стремление к жизни, желание править ею.

Однажды вечером она одна, без помощи Мэй, взобралась на верхушку сказочной башни и стала рассказывать о том, как один молодой человек в Форт-Уэйне хотел на ней жениться.

– Он был сыном председателя железной дороги, – сказала она.

Последнее замечание, собственно говоря, не имело ни малейшего значения, и она упомянула об этом только как поразительный пример того, что представляют собою мужчины.

Этот молодой человек в течение долгого времени якобы приходил к ней в дом почти каждый вечер; в те дни, когда его не было, он присылал цветы и конфеты.

Но она, Мод, нисколько им не интересовалась. В нем было что-то такое, что раздражало ее. Он, казалось, полагал, что его род лучшего происхождения, чем Велливеры. Какой абсурд! Ее отец знал его отца и говорил ей, что тот был раньше простым железнодорожным рабочим. Его претензии на родовитость в конце концов вывели Мод из себя, и она прогнала его.

Мод рассказывала об этом подруге в течение нескольких вечеров. Однажды в сентябрьский вечер ей хотелось завести разговор о чем-то другом.

Два или три вечера подряд она уже готова была начать, но каждый раз не решалась говорить о том, что дрожало в ней, как бьется сердце пойманной птички.

«Нет, – думала она, глядя на Мэй, – нет, я никогда не добьюсь, чтобы она это сделала».

Незадолго до переселения из Форт-Уэйна в Бидвелль, когда Мод только что окончила школу, она некоторое время ступала по грани тропы любви и даже стояла на самом пути стрел Купидона.

Вблизи дома Велливеров в Форт-Уэйне находилась колониальная лавка, владельцем коей был маленький вдовец, лет сорока пяти. Мод всегда ходила к нему закупать провизию для дома и однажды вечером явилась в ту минуту, когда лавочник, по имени Гонт, запирал лавку.

Он, однако, открыл и впустил ее.

– Если вы разрешите, то я не буду зажигать огня, – сказал он. Он объяснил ей, что все лавочники сговорились между собою запирать в семь часов вечера.

– Если я засвечу огонь, то публика увидит и начнет приходить за покупками, – добавил он.

Мод стояла у прилавка, а лавочник при мутном свете, падавшем с улицы, заворачивал ее покупки.

Свет падал на ее волосы и на белое, улыбающееся лицо; лавочник несколько раз поднял глаза от пакетов и посмотрел на нее. Как прелестна была она при этом свете! Он был взволнован и не торопился ее отпускать.

«Мы не особенно счастливо жили с женой, – подумал он, – я был только тогда счастлив, когда жил с матерью».

Он выпустил Мод, запер дверь и пошел рядом с нею, неся покупки в руках.

– Мне с вами по дороге, – сказал он.

Он стал рассказывать ей о своем детстве в маленьком городке штата Огайо, как он встретился с той девушкой, которая стала его женой; в двадцать три года от роду он переселился в Форт-Уэйн, где находился магазин, который принадлежал его жене, а после ее смерти стал его собственностью.

Он говорил с Мод как с человеком, который знает о всех деталях его жизни.

– А теперь моя жена и отец умерли, и я остался один. В общем мне повезло, – продолжал он. – Не знаю только, почему я ушел от матери. Я любил ее больше всего на свете. Но я женился и ушел от нее – женился и ушел, и жил своим хозяйством, а в это время она умерла.

Они подошли к перекрестку, и Гонт положил пакеты в руки Мод.

– Вы мне напомнили мою мать. Вы похожи на нее, – сказал он вдруг и торопливо простился с нею.