Конспирация, или Тайная жизнь петербургских памятников-2

Она сама побеспокоилась о том, чтобы максимально затруднить воплощение ее образа в монумент. Знаменитое заклинание Ахматовой: «А если когда-нибудь в этой стране / Воздвигнуть задумают памятник мне…» – отягощает идею любого посвящаемого ей монумента – любой ваятель, хочет он того или нет, должен с этим как-то считаться. То есть создавать памятник Ахматовой, но как бы и не совсем Ахматовой, и так обходить завещание или, наоборот, следовать его неумолимой логике и тогда привязываться к определенному месту – «А здесь, где стояла я триста часов / И где для меня не открыли засов». Обычно под этим местом понимают Кресты, но скорее речь идет о Шпалерной, 25, где побывали и муж, и сын и где кроме прочего принимались передачи для заключенных.

Памятники Ахматовой – не самые известные в городе.

Более других, пожалуй, известен этот – не просто отвечающий ахматовскому завещанию, но и наглядно его иллюстрирующий.

1

Открыт в 2006 году.

Пространство, отведенное под этот памятник, отчасти напоминает смотровую площадку. Смотреть, однако, здесь определенно не на что, кроме как на Кресты – мрачные тюремные корпуса, расположенные на той стороне Невы. Место под памятник Ахматовой действительно почти идеальное. Может показаться, что его специально берегли в ожидании соответствующего решения.

Что верно, то верно – место во многих отношениях не совсем обычное.

Помню эту территорию заросшей травой в рост человека. Справа (стоим лицом к Неве) вместо элитного дома была военная часть. Со стороны набережной и частично улицы Воинова (ныне – Шпалерной) пустырь был огорожен, причем вдоль улицы Воинова тянулось барачного вида строение, закрывающее прохожим вид на Кресты. Слева на стене красовалось нетипичное «Гэндальф жив!» – в честь, конечно, «Властелина колец», только что изданного «Северо-Западом». Намека на литературную значимость места не будем искать, по большому счету она проявлялась в другом: дело в том, что сторожа, зачем-то охранявшие сей пустынный участок земли в 1992–1994 годах, все, как один, были поэтами. Литераторы в те годы часто шли в сторожа, но, пожалуй, это было единственное место в городе, где все сторожа, дежурившие сутки через трое, оказались поэтами. Их объединение так и называлось: «Литохрана» – скупые сведения о нем можно найти в прессе тех лет. Часто на охраняемой территории гостили друзья поэтов-сторожей, тоже поэты и прозаики, иногда оставались на ночь, а то и жили неделями, благо к тому располагали помещения в ныне не существующем бараке. В ночь на 4 сентября 1993 года на этой богохранимой земле состоялся Первый съезд поэтов-сторожей Петербурга – информацию о нем дала газета «Петербургский литератор», редакция которой размещалась в Доме писателей неподалеку отсюда (через два месяца Дом писателей сгорит вместе с редакцией).

Иными словами, на этой заброшенной территории постоянно, как мало где еще в городе, читались стихи. И не только свои. Ничего не скажу о стихах Ахматовой, но отмечу самое невероятное в этой истории. «Начальником объекта», как его называли, или «старшим сторожем», здесь был не кто-нибудь, а поэт с редкой фамилией Ахматов. Алексей Ахматов – фигура известная в Петербурге. Кроме того что сам незаурядный поэт, он еще и персонаж «документальной поэмы» другого поэта – Геннадия Григорьева. В «быль-поэме» «Доска», написанной через шесть лет после распада «Литохраны» и за шесть лет до открытия памятника на территории, охраняемой «литохранцами», Геннадий Григорьев сочинил «под Ахматова» монолог, между прочим, содержащий признание:

Все ждет меня – и лавры, оценка!
Я пред людьми ни в чем не виноват.
Ахматова

есть псевдоним Горенко,А у меня прапрадед был Ахмат!

Сейчас я сдерживаю себя, чтобы не увлечься невероятными совпадениями, – негоже, конечно, начинать о памятнике Анне Андреевне Ахматовой с того, что иным покажется, может быть, курьезами. Но, на мой взгляд, все гораздо сложнее. Речь ведь идет о «памяти места», какой бы причудливой она ни была. И не мы эту «память» придумали.

Так вот. Ахматов и его друзья-поэты сами толком не ведали, что от них требовалось охранять. В бараке лежали какие-то сомнительные инструменты и громоздкие стройматериалы вроде бракованных древесно-стружечных плит. Барак надежно закрывался на замок. Всего ценнее был старый телефонный аппарат, благодаря которому сторож поддерживал связь с внешним миром (хорошо представляю – сам одно время работал сторожем). Когда в конечном итоге сторожам-поэтам перестали, по обстоятельствам тогдашнего времени, платить зарплату, Ахматов забрал долг натурой и увез к себе на дачу грузовик древесно-стружечных плит. Сторожить уже было нечего и, главное, не за что, если под этим «что» понимать зарплату.

Но все-таки – что же они там сторожили?

Получается, сами того не зная, они охраняли место будущего памятника Анне Ахматовой. И только.

От кого? Почему? Зачем?