Константа Роджерса (Т8-25, Мужская дружба, etc) (СИ)

Когда Баки коснулся его члена прохладными пальцами прямо через ткань, Стива продрало от затылка до копчика, выломило под неправильным углом, и он едва сдержал даже не стон — крик. Все морально-этические нормы выдуло из головы жарким ветром, как в пустыне. Он ухватился за изголовье кровати, зажмурился и постарался просто отдаться ощущениям. И не думать-не думать-не думать ни о чем.

О том, что Пегги никогда бы не сжала его яйца так, не сдернула бы с него штаны, легко приподняв за бедра одной рукой (гул приводов не давал забыть, чья это рука), не лизнула бы широко, мокро от бедра к животу, не обхватила бы головку так жадно, голодно, тесно, горячо, стыдно… идеально.

Стив заскулил. Он не знал, что он так умеет, что его горло может издавать такие просящие, почти унизительные звуки.

— Ч-ш-ш, — выдохнул Баки ему в живот.— Стиви, смотри на меня.

Стив с трудом разлепил глаза, опустил голову и увидел.

Баки сидел между его бесстыдно раскинутых, напряженных ног и улыбался этими чертовыми губами, которые снились Стиву. Он легко касался неживой рукой внутренней поверхности бедра, и эти прикосновения нагретого металла к голой коже были до чертиков возбуждающими.

— Я хочу, чтобы ты понимал, с кем ты, — хрипло сказал Баки и вобрал член Стива в рот. Сразу весь, жадно огладив языком снизу доверху, постанывая горлом, отчего Стива окатило горячей волной, сжало в тисках, он почти встал на мостик и еле удержался от того, чтобы вцепиться Баки в волосы, натягивая на себя эту влажную тесноту.

— Я… понимаю, — простонал Стив. — Черт! О, боже мой… о… — он снова зажмурился, но заставил себя открыть глаза.

Баки посасывал его член, жмурясь от удовольствия, растягивая влажные красные губы.

Это было слишком. Все это — слишком. Баки всегда был хорош в том, что ему нравилось. Стив давно это понял, и теперь, когда он, резко подтянувшись на руках, оказался сверху, весь, тяжелый, горячий, когда обхватил оба члена правой рукой, чуть задевая чувствительную кожу мозолями, когда ласкал их обоих, жадно глядя безумными глазами, понял — насколько.

Тело сошло с ума. Стив будто обезумел от того, что ему не нужно сдерживать свою чертову силу, беречь партнершу, стараться не навредить. Руки сами легли Баки на плечи, сжали до синяков, пытаясь прижать еще ближе, перед глазами поплыли цветные круги. В ушах зашумело, как при падении с джета, и мир просто рухнул, погребая его под осколками.

Первым ощущением, которое получилось идентифицировать, было «как же хорошо» — и три-четыре непечатных слова, которые в силу воспитания Стив бы никогда не произнес. Вторым — все еще оскорбительно твердый член Баки упирается ему в бедро. Третьим — сам Баки смотрит на Стива, и в его светлых глазах — все та же жадная нежность пополам с безнадежностью.

Стив притянул Баки к себе и поцеловал.

— Хэй, — не с первой попытки произнес он и провел ладонью от затылка до копчика.

Баки вздрогнул и прикрыл глаза. А потом перевернулся на спину и закрыл локтем лицо.

Стив не стал долго раздумывать — супергерой он или кто? — и опустился сверху. Член (ни одного сбоя, да, слава Эрскину) тут же затвердел снова. А Стив в который раз порадовался, что Баки — тоже с приставкой «супер», потому что вместо «о, боже, снова» он произнес «круто» а потом «охренеть», когда Стив повторил его движения, обхватив оба члена.

Баки был шумным, сильным, гибким и — что существенно — прочным. На него можно было навалиться всем весом, яростно двигая бедрами, можно было прикусить соленую шею и наслаждаться мертвой хваткой ладоней на ягодицах, можно было упасть на него, в который раз потеряв связь с реальностью, а потом начать сначала.

Эти дни они почти не разговаривали и никуда не выходили. И вот после многих жарких раундов утром понедельника они голыми ели на кухне холодную пиццу и молчали. Стив рассматривал Баки так, будто видел впервые. Вспоминал, как у Баки бьется венка на виске, когда тот взволнован и особенно — зол; как живописно он потягивается утром, едва проснувшись, и несколько секунд лежит с закрытыми глазами, настраиваясь на новый день; как липнет к его щеке непослушная прядка, когда он на грани, с приоткрытыми яркими губами стонет «Стиви», так нежно и требовательно, что сам Стив готов вырвать себе сердце, если Баки попросит; как напрягаются все мышцы его сильного, тренированного тела, когда он нависает над Стивом, сжимая его член, и смотрит, впивается потемневшими незнакомыми глазами прямо в нутро, в самую сердцевину, так, что хочется выдохнуть «не смотри — так, потому что так — слишком».

Он вспоминал, как вчера, после душа, Баки разметался по кровати, и, глядя требовательно, жарко, принялся раскрывать себя пальцами. Для него, для Стива. Он держал взглядом так крепко, как никогда не смог бы ни один канат, и Стив смотрел, сгорая от стыда и чего-то еще темного, горячего, разъедающего изнутри. Баки не было стыдно, это было видно, и Стив горел за них двоих, горел, как в аду, когда Баки дернул его на себя и, обвив ногами, направил внутрь.