Константа Роджерса (Т8-25, Мужская дружба, etc) (СИ)

— Иди ко мне, — позвал Стив. Он не мог видеть, не мог ощущать Баки отдельно от себя. Ни тогда, ни тем более теперь.

Вздохнув, Баки поднялся, пересел на диван, помог Стиву улечься, устроил его голову у себя на коленях и без предупреждения продолжил:

— Загул. Все, что я помню до войны — один сплошной затяжной загул, из которого я выныривал лишь на время твоих болезней…

— … драк, неприятностей, нехватки денег, для подработок, утешения меня во время моих несчастливых влюбленностей, — то есть постоянно. Не сгущай краски, у меня с памятью все в порядке.

— Это мой рассказ.

— Ладно.

— Уходя на войну, я надеялся, что смогу, как бы это лучше выразиться? Переключиться. Загулы не переключали меня абсолютно, я все равно под утро приползал домой и готов был спать на полу у твоей кровати.

— Ты пытался.

— Дважды.

— Трижды.

— Пусть так. Так вот война ничего не изменила. Хорошенькие медсестры, радисточки, — их было мало, но они были. Однополая любовь грозила трибуналом, и я не рисковал. То есть с тобой я бы плевать хотел на все условности, но ради неудачного заменителя — нет. Когда я увидел, каким ты стал после сыворотки, меня будто заклинило. Понимаешь, я… — Баки снова откинул голову на спинку и замолчал, — я стал злиться. Вернее, не так. Черт, я не мастак это все тут выворачивать, ты понимаешь почему?

— Почему ты злился? Ревновал? Потому что на меня стали обращать внимание? Потому что я стал… лучше?

— Ты стал гребаным совершенством, но злился я не поэтому. И нет, я не завидовал, как шипела тебе Картер, да, я знаю, что она пыталась вбить между нами клин — баба, хоть и на порядок лучше многих, что с нее взять. Меня бесило то, что для того, чтобы тебя оценили, тебе пришлось пройти через весь тот ад с сывороткой. Я знаю, что это такое, и врагу не пожелаю это пережить. Дуры слетались на тебя, как мухи на мед, просто потому, что ты стал похож на ожившего Давида. Им было похрен на твое занудство, стеснительность, правильность, честность. Они вели себя, как матросы около красивой дамочки. Им было все равно, какой ты там, внутри. А я чувствовал себя поклонником старлетки, которая вдруг стала суперзвездой.

— Еще скажи, я поменял к тебе отношение после сыворотки.

— Я говорю не о тебе, а о себе. И об отношении к тебе окружающих. Черт, получается, что я завистливый мудак, да? Как объяснить, чтобы ты понял? Дело было не в том… Вот смотри, — Баки принялся осторожно перебирать волосы Стива живой рукой, явно пытаясь успокоиться, — для меня ты остался Стивом. Вспыльчивым занудой, с которым я вырос. Я знал, что ты терпеть не можешь черный хлеб и пенку с молока. Что ты плохо спишь в полнолуние и не любишь, когда тебе заглядывают через плечо. Все равно, что ты при этом делаешь: рисуешь, пишешь, ешь. Особенно — если рисуешь. А они? Все те чертовы они, которые прилипли к тебе, как пиявки, после того, как ты стал конфеткой… им было все равно. Они видели обертку и не видели суть. И не хотели видеть. Я считал их чертовыми лицемерами. Всех, даже Картер, хотя ее в меньшей степени.

— Пегги видела во мне меня.

— Чушь, Стив, не хочу тебя расстраивать, но с тобой времен Бруклина она не то что в штабе на столе не стала бы трахаться, она в твою сторону бы не посмотрела.

— Откуда ты…

— Оттуда. Хочешь поговорить о Картер?

— Нет. Просто я не знал… что ты знаешь.

— От тебя ее духами несло за двадцать ярдов, да и лицом ты никогда не владел.

Стив вспомнил, как Тони сказал: «Кому-то обломилось, Кэп, съешь лимон» и вынужден был согласиться.

— Э. Не думаю. Что готов это обсуждать, — наконец, смог выдавить Стив. — Пегги.

— Да что тут обсуждать? Она крепко запала на тебя, ты — на нее. Вы бы поженились после войны, она нарожала бы тебе кучу детишек. Девчонок с розовыми бантиками в светлых тугих косичках и правильных серьезных мальчиков. Они звали бы меня «дядя Баки» и… Черт, что-то меня унесло не туда.

Он стукнул кулаком металлической руки по подлокотнику и посмотрел на Стива сверху вниз.

— Отлично смотришься. Прямо так и хочется сказать — здесь тебе самое место.

— Да, мне тоже нравится, — Стив чуть повернул голову и дунул Баки на живот, видневшийся на стыке ремня и чуть задравшегося свитера.