Конституция свободы

Законодательное собрание, как и индивид, будет больше сопротивляться принятию определенных мер ради важной непосредственной цели, если для этого нужно явно отказаться от официально провозглашенных принципов. Нарушить конкретное обязательство или обещание – это совсем не то же самое, что открыто заявить, что контракты или обещания могут быть нарушены при таких-то и таких-то общих условиях. Принять закон, имеющий обратную силу, или наделить кого-то привилегиями либо назначить наказание путем принятия закона – это не то же самое, что аннулировать принцип, требующий никогда так не поступать. И когда законодатели нарушают права собственности или свободу слова ради достижения некоей великой цели – это совсем не то же самое, что узаконить общие условия, при которых эти права могут нарушаться[380].

Формулирование условий, при которых такие действия законодательного собрания законны, имело бы, вероятно, благотворные последствия даже в том случае, если бы формулировать их должен был только сам законодательный орган, подобно тому как судья обязан оглашать принципы, на основании которых он принимает решение. Но оно было бы очевидно более эффективным, если бы полномочия вносить поправки в эти базовые принципы имел лишь другой орган, особенно если его процедуры были бы достаточно продолжительными, а потому давали время адекватно оценить значимость конкретной цели, которая дала повод для выдвижения требования о внесении изменений. Здесь стоит отметить, что в общем случае учредительные собрания или аналогичные органы, создаваемые для установления наиболее общих принципов правления, считаются правомочными решать только эту задачу и не могут принимать какие-либо частные законы[381].

Выражение «an appeal from the people drunk to the people sober» [букв. «обращение пьяных к трезвым» (англ.)], которое часто используется в этой связи, подчеркивает только один аспект намного более широкой проблемы и, в силу легкомысленной формы, пожалуй, скорее затемняет, чем проясняет очень важные вещи, о которых идет речь. Проблема не просто в том, что надо дать время, чтобы охладить страсти, хотя порой и это бывает очень важно, а в том, что необходимо учитывать общую неспособность человека продумывать в явном виде все возможные последствия той или иной меры и его потребность в обобщениях или принципах для достижения согласованности отдельных своих решений в рамках единого целого. «Люди наиболее действенным образом могут служить своим интересам путем всеобщего и неуклонного соблюдения законов справедливости»[382].

Нет необходимости специально указывать на то, что конституционная система не предполагает абсолютного ограничения воли народа, но лишь подчинение ближайших целей долговременным. В сущности, это означает ограничение средств, которые временное большинство может использовать для достижения частных целей, общими принципами, установленными другим большинством с расчетом на длительное будущее. Иначе говоря, это означает, что согласие подчиняться воле временного большинства в частных вопросах основано на понимании, что это большинство будет подчиняться более общим принципам, установленным ранее более представительным собранием.

Это разделение власти содержит в себе больше, чем может показаться на первый взгляд. Оно подразумевает, что признается ограниченность обдумывающего разума и предпочтение отдается проверенным принципам, а не решениям ad hoc; более того, оно подразумевает, что иерархия правил не обязательно оканчивается на сформулированных в явном виде нормах конституционного права. Подобно силам, направляющим ум индивида, силы, созидающие социальный порядок, имеют многоуровневый характер; и даже конституции основаны на согласии, или подразумевают согласие насчет более фундаментальных принципов – принципов, которые, возможно, никогда не были четко сформулированы, но которые делают возможным и предваряют как наше подчинение, так и писаные базовые законы. Не следует верить в то, что раз мы научились осознанно принимать законы, значит, все законы были осознанно и целенаправленно приняты неким человеческим институтом[383]. Скорее уж наоборот, группа людей в состоянии составить общество, способное принимать законы именно потому, что у них уже есть общие представления, которые делают возможными обсуждение и убеждение и с которыми должны согласовываться явно сформулированные правила, чтобы быть признанными в качестве легитимных[384].