Конституция свободы

Опыт научил их и тому, что любая конституция, назначающая и распределяющая различные полномочия, тем самым с необходимостью ограничивает полномочия любой власти. Можно было бы представить себе, что конституция ограничивается процедурными вопросами и просто определяет источник всей власти. Но вряд ли они назвали бы конституцией документ, который просто говорит, что все, сказанное таким-то органом или человеком, и есть закон. Они понимали, что если подобный документ наделяет разные органы власти определенными полномочиями, он должен также ограничить их полномочия не только в отношении подданных или преследуемых целей, но также в отношении применяемых методов. Для колонистов свобода означала, что государство должно иметь полномочия только на действия, которые в явном виде предписаны законом, так чтобы никто не мог обладать произвольной властью[377].

Идея конституции оказалась тесно связанной с идеей представительного правления, в котором полномочия представительного органа строго ограничены документом, наделяющим его конкретными полномочиями. Формула, согласно которой вся власть имеет своим источником народ, относится не столько к регулярным выборам представителей, сколько к тому факту, что народ, организованный как целое, принимающее конституцию, имеет исключительное право определять полномочия избираемого законодательного собрания[378]. Таким образом, конституция воспринималась как защита народа от всякого произвола со стороны и законодателей, и всех других ветвей власти.

Конституция, которая подобным способом должна обеспечить ограниченное правление, помимо норм, регулирующих источники власти, должна содержать и такие нормы, которые по существу являются материально-правовыми. Она должна устанавливать общие принципы, которым должны следовать действия утвержденного в своих полномочиях законодательного собрания. Следовательно, идея конституции включает не только идею иерархии авторитета или власти, но также идею иерархии правил или законов, в которой те, которые обладают большей степенью общности и были приняты более авторитетным органом, определяют содержание более конкретных законов, принимаемых теми, кто действует на основании делегированного авторитета.

3. Концепция высшего закона, направляющего ход законодательной деятельности, весьма стара. В XVIII веке обычно говорили о Божьем законе, о естественном законе или о законе Разума. Но идея сделать этот высший закон явным и обеспечить его принудительной санкцией, изложив его на бумаге, хотя уже и не совсем новая, впервые была воплощена в жизнь только колонистами-революционерами. Фактически, отдельные колонии уже экспериментировали с кодификацией этого высшего закона, опираясь на более широкую народную базу, чем в случае обычного законодательства.

Но моделью, которой предстояло оказать глубокое влияние на весь мир, была федеральная конституция.

Фундаментальное различие между конституцией и обычными законами полностью аналогично различию между законами вообще и постановлениями суда по отдельным делам: как судья связан в решении по конкретному делу общими правилами, так и законодательное собрание в принятии законов связано более общими принципами конституции. Обоснование этих различий также в обоих случаях сходно: подобно тому как судебное решение считается справедливым, только если оно согласуется с общим законом, так и отдельные законы считаются справедливыми, только если они согласуются с более общими принципами. И поскольку мы хотим не допустить, чтобы судья по неким частным мотивам нарушал закон, мы также хотим не допустить, чтобы законодательное собрание ради решения каких-то временных и непосредственных задач нарушило определенные общие принципы.

Мы уже обсудили в другой связи причины, по которым все это необходимо[379]. Дело в том, что все люди ради ближайшей цели готовы – или, ввиду ограниченности их интеллекта, фактически вынуждены – нарушать правила поведения, которые тем не менее в общем случае должны, по их мнению, соблюдаться. В силу ограниченных возможностей нашего ума, наши ближайшие цели всегда кажутся нам самыми важными, и мы склонны жертвовать ради них своими долговременными выгодами. Поэтому как в индивидуальном, так и в социальном поведении мы можем достичь определенной степени рациональности или последовательности в принятии конкретных решений только если будем подчиняться общим принципам, независимо от текущих потребностей. Если законодательная деятельность должна учитывать совокупные последствия, то она может обойтись без общих принципов не больше, чем любая другая человеческая деятельность.