Контрреволюция

С расширением операций и с развитием вооруженных сил белых явилась потребность в пропаганде не только в населении, но и в рядах войск. Принцип добровольной явки под знамена белых, на основании которого армия получила свое название, пришлось оставить и производить принудительные наборы среди населения занятых областей. Мобилизовали нередко и военнопленных, которые, по-видимому, не желали воевать ни на одной, ни на другой стороне и при удобном случае массами сдавались противнику, с тем чтобы перейти обратно, когда опять представится случай. Ненадежность таких частей пытались укрепить пропагандой, и потому была организована специальная военная часть, первоначально подчиненная Отделу пропаганды, а затем переданная в штаб Главного командования.

Наибольшую трудность представляла, конечно, пропаганда за рубежом фронта. Она являлась, прежде всего, чрезвычайно опасной для лица, согласившегося взяться за нее, а потому трудно было быть уверенным в искренности тех лиц, которые соглашались на это дело. Все же охотники находились, обычно люди из центральных губерний, которых Гражданская война случайно задержала на Дону или на Кубани и которые стремились к семье или вообще к родным местам. Брать с собой хотя бы небольшой запас агитационных материалов было рискованно. Агент Отдела пропаганды, попавший в руки большевиков, конечно, не мог рассчитывать на пощаду. Потому такие агенты брали с собой лишь самое ограниченное количество печатных материалов, которые можно легко спрятать и быстро уничтожить в случае опасности. При всем этом, повторяю, уверенности в том, что наша пропаганда за рубежом фронта доходила до назначения, у меня не было, да и сомневаюсь я в этом и теперь. Был только один случай, когда посланный вернулся и принес довольно основательные доказательства своего пребывания за рубежом и интересные сведения о настроениях там. Это был крестьянин из большого села Тамбовской губернии. Крестьяне этого села занимались в мирное время отхожим промыслом, плотничали, ездили на Дон, на Кубань, на Терек, иногда забирались и вплоть до Владивостока. Зарабатывали хорошо. По соседству с селом было два не очень больших помещичьих имения, и после Октябрьской революции крестьяне забрали и поделили их. Настроение в селе было в пользу большевиков. Родной дядя нашего агента, когда проводился первый хлебный налог во время Гражданской войны, сдал добровольно двойную норму против положенного. Когда у него потребовали вторичного взноса, он, ни слова не говоря, сдал требуемое. Когда же поступило третье требование, он запротестовал: «Теперь я сам стану Каледин», – закричал он. Гражданская война требовала жертв, и население часто не могло разобраться, кто же наконец принесет ему мир и спокойную жизнь. Потому иногда добровольцев население встречало поначалу радостно, но очень скоро убеждалось, что они не несут с собой осуществления того, чего все жаждут, а лишь продолжение войны и связанность с нею несчастий.

Помимо агитации в населении и в войсках, в задачу Отдела пропаганды входило и собирание сведений о настроениях и выступлениях, имевших место в различных районах, занимаемых армией. От наблюдения за настроениями в массах наблюдатели понемногу переходили к слежке за отдельными лицами. Как-то помимо моей воли в секции, ведавшей разведкой, образовалось нечто вроде контрразведки охранного отделения былого времени. Любители этого дела, пользуясь средствами учреждения, организовали форменную слежку за всеми начальниками различных ведомств, вплоть до самого Деникина.

Сведения такого порядка уходили обычно частным путем и передавались в виде сплетен и слухов. На этой почве возникли некоторые недоразумения, в которых разобраться было почти невозможно, но мне пришлось все же расстаться с некоторыми сотрудниками, слишком склонными вмешиваться в неподлежащую им область.

Несмотря на то, что Отдел пропаганды развил свою деятельность очень широко, на него все время сыпались нападки с разных сторон.

Мне как лицу, возглавлявшему учреждение почти все время его существования, нельзя быть в то же время судьей его деятельности. Однако с той поры прошло столько лет, да и все направление деятельности Отдела пропаганды так далеко от меня сейчас, что я, пожалуй, могу судить об этом далеком прошлом достаточно объективно.

Прежде всего отмечу, что критика была часто так противоречива, что это одно позволяет находить ее пристрастной, особенно критику политическую.

Левые видели в Отделе скопище монархистов (их, правда, было немало, но они принуждены были молчать) и обвиняли нас в травле евреев. Травить их мы не травили, но когда слепой певец пел свою песнь о комиссаре еврее, мы, видя, что это тешит многих, ему не препятствовали.