Контрреволюция

Я не питал особых симпатий к покойному Гучкову. Мне он всегда представлялся политическим карьеристом, избравшим критику военного ведомства трамплином для своих политических успехов. Это позволяло ему, разыгрывая роль горячего патриота, обходить вопросы внутренней политики, значительно более щекотливые во всех отношениях. Он довольно ловко сумел приобрести в думских кругах репутацию знатока военного дела, хотя фактически являлся лишь рупором оппозиционно настроенной военной молодежи, которого хитрый Поливанов использовал для тайной борьбы с Сухомлиновым.

В Государственной думе он, как и другие либералы, часто выступал с критикой царского правительства, но, конечно, и во сне не помышлял о революции, а добивался лишь расширения значения народного представительства. Говорить нечего, что некоторые выступления либералов лили воду на колесо революции, но отсюда далеко до признания их революционерами. Что же касается до деятельности Гучкова как военного министра, то я мог бы отметить лишь его крайне упадочное настроение в то время, недопустимое для человека, взявшегося возглавлять военное ведомство в исключительно острый момент. Однако он не только не являлся сознательным разрушителем дисциплины, а как умел пытался бороться с этим явлением. В письме к Деникину я вступался за Гучкова не потому, что ценил еще его борьбу за сохранение дисциплины, а исключительно потому, что на меня производили отталкивающее впечатление эмигрантские запоздалые взаимные обвинения в поисках причин своего разгрома, которые они хотели видеть в мелких ошибках своих же товарищей по оружию, а не в сущности той позиции, которую они отстаивали.

Что же касается «ошибок», так в них грешен даже главный вождь контрреволюции Корнилов: он, горячо ратовавший за старую дисциплину, после Февральской революции собственноручно навесил Георгиевский крест на грудь первому нарушителю этой дисциплины – унтер-офицеру Кирпичникову, убившему своего ротного командира перед фронтом роты и этим положившему начало массовому переходу солдат Петроградского гарнизона на сторону рабочих.

В поисках «виновников» неудачи Белого движения Деникину следовало бы вспомнить в первую очередь о самом себе: ведь, возглавляя Белое движение, он не пошел на ту меру, которая единственная могла бы привести его к победе. Я напомнил ему нашу беседу в Таганроге о земле и о его безнадежном ответе.

В то время, когда я писал Деникину, я уже сам не верил в возможность успеха белых, даже при условии раздачи всей помещичьей земли крестьянам.

Вся моя аграрная программа являлась, конечно, ничем иным, как видоизмененной формой борьбы отживающего класса за сохранение старых производственных отношений.

Лозунг «Единая, Неделимая», способный воодушевить группу экзальтированной молодежи, оказался бессильным для привлечения на свою сторону широких масс.

Я искал другого лозунга и связанных с ним действий, которые легче могли бы быть воспринятыми широкими кругами населения, но цель-то моя сводилась в то время к удержанию революционного потока.

Жизнь заставила признать, что в белом лагере не оказалось сил, способных пойти на это. Много позднее я понял, что поток был неудержим.

Глава 17 Развал Добрармии

В результате разговора с Деникиным я утратил веру в нашу конечную победу. Я продолжал, как бы по инерции, работу пропаганды, но ближайшие события скоро превратили потерю веры в сознание неизбежности поражения.

Началось с обострения на Кубани.

После прекращения переговоров о создании Южнорусской власти самостийники-черноморцы усилили свою деятельность. Они стали добиваться смещения атамана Филимонова, сторонника соглашения с Добрармией, и выдвигали кандидатуру Быча[258], ярого самостийника, члена кубанской делегации в Париже, заявившего союзникам о полном отделении Кубани от России. Председатель Рады Макаренко поддерживал домогательства черноморцев. В связи с усилившейся агитацией настроение в станицах и на фронте становилось тревожным.

Для непосредственных переговоров с атаманом и с Радой Деникин командировал в Екатеринодар генерала Врангеля и Соколова, неизменного участника всех соглашательских комиссий. Они везли с собою предложения: верховная власть принадлежит Краевой Раде, Законодательная Рада упраздняется как главный опорный пункт самостийников. Исполнительная власть сосредотачивается в руках атамана и назначенного правительства; отдельной Кубанской армии не будет.

Между тем, на основании довольно неопределенных полномочий, Кубанская делегация в составе Кулабухова[259], Быча, Савицкого[260] и Намитокова[261] подписала с делегацией Союза Горских республик Кавказа в составе крупного нефтепромышленника, миллионера Чермоева[262], Гайдарова[263] и других договор о вечной дружбе с полным отделением от России.