Контрреволюция

Деникин признал в этом акте измену России и решил принять серьезные меры против самостийников. Он командировал в Екатеринодар генерала Покровского[264] с воинским отрядом и приказал арестовать подписавших договор и вообще добиться прекращения агитации против Добрармии.

Из подписавших договор в пределах Добрармии находился лишь один Кулабухов, но Покровский, пользуясь предоставленной ему самостоятельностью, предъявил Кубанской Раде[265] ультиматум – выдать 12 человек, особенно враждебно выступавших против Добровольческой армии.

Решительный ультиматум произвел впечатление. Рада разбилась на два крыла: одно, возглавленное атаманом Филимоновым, готово было подчиниться; но председатель Рады Макаренко, во главе другого, не только стоял за отвержение ультиматума, а требовал свержения самого атамана-соглашателя и передачи исполнительной власти президиуму Рады.

Большинство Рады все же не решилось на полный разрыв с добровольцами и подчинилось требованию Покровского: все 12 человек, указанные в ультиматуме, в назначенный час добровольно явились в атаманскую квартиру. Одиннадцать человек были высланы из пределов Кубани, Кулабухов повешен как изменник. Председатель Рады Макаренко скрылся и в дальнейшем отказался от практической деятельности, но и Филимонов не счел возможным продолжать оставаться на посту атамана и подал в отставку. На его место был избран Успенский[266], который вскоре умер, а Кубань была через несколько месяцев занята Рабоче-крестьянской армией.

Всю эту кубанскую драму мне пришлось наблюдать издалека, в Ростове, куда доносились лишь отрывочные слухи о происходящем. Позднее я узнал подробности дела от лица, принимавшего непосредственное участие во всех переговорах с Филимоновым и членами Рады, – от Соколова.

Добровольческая армия вышла из конфликта победительницей, но эта победа была равносильна поражению. Как Рада раскололась на два крыла, так раскололись настроения в кубанских станицах и на фронте. Утечка кубанских казаков с фронта усилилась, и тревожные предчувствия закрадывались в душу, когда случалось видеть все чаще и чаще всадников в черкесках, направлявшихся через город к югу. Слухи, приходившие с фронта, усиливали эту невольную тревогу. Расхождения в контрреволюционном стане становились все резче и глубже и начинали захватывать и отношения меж лицами старшего командного состава. Была середина ноября.

Итоги всех этих конфликтов, решений Особого совещания при главнокомандующем Вооруженными силами Юга России, приказов Деникина, распоряжений начальников ведомств подведены были на полях сражений.

Первая половина 1919 года складывалась благоприятно для Добрармии. Весной Деникин, успешно проведя наступательную операцию от станции Тихорецкой в направлении на Торговую и Великокняжескую, обеспечил связь Донской области с Кубанской и Терской. Затем начались успехи на Северном и Западном фронтах.

Красные отряды были вытеснены из Крыма, добровольцы высадились в Одессе. Заняты были Харьков, Киев, Орел…

Это был момент наибольшего развития успеха белых. На выставке Отдела пропаганды Деникину был продемонстрирован фильм, наглядно изображавший на карте продвижение фронта к северу и последовательное очищение большевиками Крыма, Одессы, Киева. Деникин остался очень доволен, в его окружении царило оптимистическое настроение.

Между тем за Орлом наступательные действия белых приостановились. После короткого равновесия на фронте начались частные очищения позиций, потом, якобы для сокращения фронта, была отведена Донская армия, а вслед за тем весь фронт неудержимо покатился к югу.

Гласные и негласные руководители Белого движения заволновались. Стали искать объяснения столь резких перемен. Припоминая теперь это время, я должен признать, что все мы искали причины наших неудач в ошибках отдельных начальников, в неправильных решениях свыше, в отсутствии нужной пропаганды.

В пределах своего ведомства я сам старался разобраться, в чем же наши ошибки и упущения, и приходил к заключению, что большинство моих сотрудников работало старательно, я лично отдавал все свои силы работе, и, конечно, наши небольшие промахи не могли отразиться на успехе добровольческой пропаганды. Однако пропаганда наша меня далеко не удовлетворяла: я полагал, что не столь важно, «как» мы ведем пропаганду, много важнее, «что» мы несем массам в своей пропаганде. Но радикальное разрешение этого вопроса зависело не от меня, и мы несли то, что не могло удовлетворить широкие круги населения. В связи с этим очень скоро где-то в глубине души во мне зародилось сознание того, что причины всего происходящего на фронте лежат глубже, нежели случайные, частные ошибки.

На фронте мне лично бывать не приходилось, но в свое время я принимал участие в двух войнах и обладал достаточным боевым опытом, чтобы составить себе представление о происходящем на основании рассказов непосредственных участников боев.