Контрреволюция

Я подробно расспрашивал знакомых и незнакомых мне офицеров и казаков, приехавших с фронта, о том, что делалось в боевой линии, и понемногу у меня сложился определенный взгляд на общее положение дела.

На фронте друг против друга дрались русские люди, дрались с ожесточением, которое редко можно было встретить в боях с врагами чуждой национальности.

Качества бойцов на той и на другой стороне были, естественно, одинаковые: та же выносливость, то же упорство, та же способность войсковых частей, при наличии доблестного начальника, выдерживать процент потерь, который не выносила никакая другая армия.

Но на стороне добровольцев было преимущество лучше подготовленного командного персонала, прошедшего трехлетнюю боевую школу на полях сражений с немцами, во главе стояли опытные генералы, увешенные знаками отличий за их подвиги, войсковые части были одеты в добротные английские формы, недостатка в оружии не было, тучные нивы Кубани обеспечивали бесперебойное снабжение продовольствием… Все эти преимущества объясняли начальный успех Добрармии.

Чем же объяснялись последующие поражения?

Пока театр Гражданской войны был ограничен, против большевистских отрядов выступали офицерские полки добровольно решившихся бороться за какую-то свою «правду», плод личных убеждений или внушенную им – за «Единую, Неделимую Россию».

Рядом с ними сражались казаки Дона, Кубани и Терека, которых эта «правда» не увлекала. Они хотели у себя дома устраивать свою жизнь самостоятельно, без чуждого вмешательства, а потому если не все, то, во всяком случае, большинство готово было упорно защищать свои границы.

Так или иначе, на белом фронте бойцы вначале знали, за что они дерутся, их технические преимущества сказывались, и они имели успех.

Затем фронт расширился, протянулся поперек всей Европейской России от Волги до западных границ страны.

Добровольческих офицерских частей стало уже недостаточно, понадобилась принудительная мобилизация населения, которому были чужды и непонятны призывы добровольческого командования к «Единой, Неделимой».

Мобилизованные крестьяне и рабочие хотели не «Неделимой», а России с теми новыми порядками, о которых громко возвещалось на красном фронте. Добровольческие идеи растворились, растаяли в большой мобилизованной армии белых и утратили свою двигающую силу.

А казаки, со своей стороны, не собирались водворять свои казачьи порядки во всей России и идти на Москву никакой охоты не имели.

Таким образом, когда Гражданская война развернулась во всероссийское действо, на белом фронте бойцы в огромном большинстве своем перестали видеть перед собой цели дальнейшей борьбы.

А против них шли люди, объединенные лозунгом «Все для народа». Пусть лозунг этот массы переделали в вульгарный клич «Грабь награбленное!», но, во всяком случае, люди знали, за какую Россию они борются, и они сознательно шли за большевиками.

Во всех моих беседах с боевыми офицерами, вернувшимися с фронта, я неизменно сталкивался с фактом: покуда дрались молодые энтузиасты, способные идти цепью, не ложась, без выстрела, на огонь пулеметов, добровольцы имели успех, хоть против них дрались тоже энтузиасты, тоже умевшие проявлять исключительное мужество. Но когда пришлось мобилизовать народные массы, то войсковые части белых, хоть и наряженные в новенькие английские мундиры, снабженные оружием и продовольствием, переставшие быть «добровольческими», отступали перед подчас оборванными и полуголодными, но убежденными частями Красной армии.

В Гражданской войне победил РУССКИЙ НАРОД[267], решительно высказавшийся за тех вождей, которые звали его вперед к лучшему будущему.

В моем единственном не служебном разговоре с Деникиным, происходившем уже после оставления Ростова, на станции Тихорецкой, я задал ему вопрос, чем он объясняет наши неудачи и как оценивает командный состав наших противников и рядовых бойцов.

Деникин не хотел признавать своего поражения, он еще на что-то надеялся. Он заговорил о недостатке чувства долга и гражданского мужества у многих деятелей, на словах горячо ратовавших за Добрармию. Потом перешел к вопросу о бойцах и вождях противной стороны.

«Нужно признать, что эти черти коммунисты дерутся хорошо. Уж не говорю об их исключительном упорстве в бою, но ведь как они восприняли технику… – рассуждал Деникин, – ведь немало среди них людей, впервые подошедших к пушке или пулемету, а стрельбу ведут, как заправские артиллеристы».

В те времена в Добрармии охотно связывали имя Троцкого с командованием Красной армии, вероятно на том основании, что Троцкий – еврей, старались использовать антисемитические настроения, культивировавшиеся в стане белых. Я спросил у Деникина его мнение о Троцком. Он выразил сомнение относительно подлинности его воинских талантов, но признавал его искусным агитатором-демагогом.

Критически отозвался он и об офицерах Генерального штаба, примкнувших к большевикам.