Корабельная сторона

Кимка уважительно присвистнул:

— Ивана Аркадьевича бы сюда вместе с его сынком, вот бы порезвились!..

— Жди! Эти мозоли хватать не будут, не из таких.— Санька впервые в жизни почувствовал неприязнь к человеку, который, в общем то, никакого зла ему вроде бы не причинил. Он чувствовал, как тело его переполняется небывалой яростью, которая наливает каждый мускул взрывчатой силой. Сила эта выпирала из него, требовала немедленного действия.

Санька снова склонился над колпаком, подцепил за края покрепче, половчее, рванул вверх и, прижав отливку к груди, понес ее к вагонетке. Бережно, словно это было живое существо, опустил ношу на середину железного листа, покрывающего тележку, и пошел за новым колпаком.

К Саньке присоединились его напарники.

— Ребята, если вам чижало, поднимайте эти штуковины вдвоем,— посоветовал мужчина.— Животы понадорвете… Холера бы забрала этого Гитлера, не жилось ему, проклятущему, в мире да тишине!..

Но мальчишки по двое работать не захотели. Каждый норовил управиться самостоятельно: где — катком, где — возком, а возле самой вагонетки груз брали на подъем. К концу рабочего дня с заданием справились, положенные шесть десятков корпусов в цех доставили.

— Молодцы! — похвалил Солнышкин. Говоров почему-то промолчал. Зато Леша Рогаткин выдал такое, что все рты пораскрывали.

— А ты бы, начальничек, сам попробовал понянчить заготовочки, да и сынка бы к настоящему делу приспособил, а то сало с него начинает капать от «перегрузочки». На-ка, подержи! — И Рогаткин сунул в руки Солнышкину колпак. Иван Аркадьевич машинально принял заготовку, но удержать, конечно, не смог. Она с грохотом упала на цементный пол. Солнышкин в испуге юркнул в конторку.

— Ты что, Леха, сдурел? — с трудом сдерживая хохот, спросил Говоров.

— Я — нет. Он — да,— спокойно ответил Рогаткин.— Не люблю хамелеонов, даже если они в начальство вышли… Еще хлебнем мы горя с этим… Так что же, начинаем новый заказ?

— Давай! — скомандовал Говоров. Рогаткин легко, одной рукой поднял с пола колпак, вставил его в патрон, зажал кулачками, отцентровал и, подмигнув заговорщически стоящим подле токарям, изрек:

— Сия «игрушка» изготовляется нами специально для бесноватого фюрера! Уж я,— Рогаткин стукнул себя кулаком в грудь,— постараюсь для него.

Санька вертится около.

— А ты чего тут? — набросился на него Леха.— Не видишь, сколько на часах намотало?

— Без пяти пять,— растерялся Санька.

— А тебе до которого часа положено находиться в цехе?

— До трех…

— То-то и оно!.. Закон о труде в твои годы нарушать не велено! Тут и война не спишет…— И он бросил недобрый взгляд в сторону конторки.— Двигай, Санек, до дому, да и дружка своего прихвати!

Усталые, но страшно гордые возвращались друзья с работы. Сегодня они впервые почувствовали свою незаменимость в том доме, который называется заводом, воочию убедились, что у них появились новые товарищи, которые могут постоять не только за себя, но и за тех, кто им дорог.

— Сань, а как Леха колпачок-то Солнышкину в руки подбросил, будто он из картона. А Колун — хвать… да бежать… Работка-то настоящая не по его хлипкому здоровью!..

— Пожалуй,— согласился Санька,— хотя зря Леха так… Зря… Начальник ведь! — Но в голосе его не было уверенности.

Навстречу шли знакомые подростки и девчушки из младших классов. Они уважительно здоровались с героями своей школы, которые опять отличились, показав своим сверстникам дорогу на завод. Кимка и Санька тайком друг от друга во время работы у станка старались погуще вымазать лицо в чугунной пыли, чтобы каждый шкет понимал, что навстречу ему идут мастера по металлу.

Мальчишки и вправду завидовали своим кумирам и не только завидовали, но и старались подражать им в разговоре, копировали походку, манеру солидно, с достоинством, держаться на улице.

Марии Петровны дома еще не было, учителя в школе теперь тоже работали с большой нагрузкой. Каждая учительница кого-то замещала, кого-то подменяла. Из мужчин в школе остался, пожалуй, один лишь СИМ. Его утвердили директором школы. Пришлось крутиться как белка в колесе: организовывать учебный процесс, и о тетрадях заботиться, и о дровах заблаговременно хлопотать.

Умывшись и выпив стаканчик чайку, Санька нарядился в капитанский костюм, крутанулся по привычке перед зеркалом.

— Неплохо,— сделал он вывод,— вот только туфли не шик-блеск.— Ботинки на ногах были чиненые перечиненные. Но Санька надраил их щеткой и, наведя соответствующий блеск, поспешил в школу.

«Повидаю своих»,— решил он.

Школа встретила его приветливо. Была перемена. Из классов в коридоры высыпала мелюзга, чинно выплыли старшеклассники.

Все вроде здесь оставалось таким, каким было до того страшного воскресенья, когда Махотка впервые произнес слово «война». Так же суетились пацаны, шушукались семиклассницы, и все-таки чего-то недоставало. А вот чего, Санька не понимал. Чувствовал сердцем, что школа потускнела, съежилась, но от этого не стала менее желанной.

«Эх,— подумал он, закрывая глаза,— вот сейчас проснусь и никакой войны нет. Все — как было… И мы с Кимкой снова ученики…»