Корабль-греза

Там, наверху, солнечные террасы переходят в подобия мостиков, то есть обе они заканчиваются загибающимися вовнутрь выступами. В плане это напоминает заднюю часть кузова старого лимузина [98]. Шезлонги там стоят почти вплотную друг к другу, а леерное ограждение обрамляет всю террасу целиком, не только со стороны моря, но и с внутренней стороны. Ниже расположена открытая часть палубы с шезлонгами и, ближе к бассейну, столиками со стульями. По левому борту — трап, по которому можно подняться на другое крыло надстройки. Наверху люди стоят как бы на расположенных друг против друга трибунах, одноярусных. Так вот, эти двое на дальней части террасы оба смотрели в небо. Стоя у правого борта, где сильней ощутима качка.

Поначалу они вели себя так, будто хотят поболтать. Но когда от «Ганзейского бара» к ним донеслись звуки танцевальной музыки, мужчина неожиданно обнял женщину. Это произошло не столько из-за органа Хаммонда и неувядающих шлягеров. Сколько из-за звездного неба, изнутри которого вдруг подул, исключительно ради них, теплый ветер.

И тогда мужчина поцеловал ее. Это был именно тот момент, когда над нами взлетела пробка от бутылки шампанского. Я уже давно слышал голос Человека-в-костюме — как он ведет обратный отсчет. Последние десять цифр он даже выкрикнул, чтобы каждый это услышал. Из тех, конечно, кто еще был на палубе. При этом десять-девять-восемь лишь очень медленно приближались к нулю. Имелись в виду пространственные секунды, не время.

Большего, чем поцелуй, я видеть не хотел. Поэтому я в своем шезлонге мог уже отказаться от неудобной позы. Тем не менее от этого поцелуя меня пронизало чувство приподнятости над повседневностью.

Как хорошо, думал я, как хорошо! Ведь когда человек заглядывает в себя, он вспоминает собственные поцелуи. Неважно, подаренные или полученные. Для этого замечательно подходят моменты, подобные этому. По сути, для этого подходит и все морское путешествие, особенно в летние ночи.

Поэтому я уже не мог обходить стороной потребность признаться себе, как сказочно-хорошо мне когда-то было с Петрой. Когда вся жизнь еще простиралась впереди. На протяжении нескольких недель верилось, что удалось найти друг друга навсегда. И между прочим, это правда. Найти-таки удалось. Так что у меня на настоящем экваторе на душе сделалось правдиво — я должен так это и записать, — по-настоящему правдиво. Однако таким, как в самом начале, это не осталось. И с Гизелой тоже нет, и с Конни нет. Потому что ненамного позже ты оказывался уже-давно-слишком-старым.

Каким же бережным был этот первый поцелуй! Я имею в виду, с Петрой. Настолько малотребовательным был кончик языка. Уже одно то, что его не отвергли… И ведь она была не первой женщиной, поцеловавшей меня. И все-таки — именно первой. Поэтому иначе и не скажешь о ней, как «моя жена», да и она тоже всегда говорит «мой муж». Но тут вдруг кто-то хлопает в ладоши — и волшебство рассеивается. Хотя ты даже не слышал хлопка. И теперь ты видишь себя уже только в роли обманутого.

И все же это волшебство неизменно повторяется, снова и снова. Как вчера ночью, на правом крыле надстройки. Но также и в других местах. И в еще каких-то. И всегда это один и тот же поцелуй. Даже наличие Сознания для него неважно. Даже возраст тут не играет никакой роли, если кого-то таким образом обрели.

Я бы, конечно, мог сказать, что оба они выглядят смехотворно. Как старые женщины в юбках-мини или разжиревшие мужчины в шортах. По сути, это все равно что Свен, когда ему было четыре. Когда он топал по комнате в моих горных ботинках. Нас это часто смешило. Или как когда какая-нибудь бабуля, я сейчас не имею в виду свою бабушку, непременно хочет прокатиться на доске для серфинга. Хотя ей уже и с кресла трудно подняться. Как в последнее время мне со своей постели.

Это пугает меня.

Но хочу я тебе рассказать не об этом, а о таком обретении.

Ибо я находил эту пару вовсе не смехотворной, а трогательной в своей наивности. Это тоже было чудо. Именно потому, что ему нет дела до того, кто мы. И уж тем более — до нашего ЧТО.

Когда я сказал Петре «я тебя люблю», я и в самом деле имел в виду это. Я это чувствовал. И если она потом отвечает «я тоже тебя люблю», то ты вообще уже не знаешь, чтó чувствуешь. Когда такое случается в первый раз. Ты только чувствуешь — и вообще больше не имеешь границы. Я имею в виду, не имеешь ограничений. У тебя больше нет тела, поскольку нет своей воли. По сути, хотя имеют в виду тебя, ты больше не представляешь собой никакого Я. Хотя тот, кто не имеет Я, не может иметься в виду.

На самом деле тут имеется в виду что-то другое. Что-то, малой частицей которого мы являемся, настолько что полностью забываем и себя самих, и эту Целостность. И все же такая частичка только что соединилась со второй. И в момент поцелуя человек внезапно становится всей Целостностью.