Корабль отплывает в полночь

И вот, преследуя владельца сего сомнительного и опасного звания, я появился в «Банковском чеке», где принял предложение мэтра с почтительным кивком, и осторожно переспросил:

– Девчонки требуют внимания?

На его лице появилась сутенерская, сводническая улыбочка, и он ответил:

– Конечно, женщины требуют внимания, в какой бы форме они ни существовали. Женщины – как жемчужины в склепе: теряют блеск без регулярных контактов с теплой человеческой плотью. Допивайте.

Сам он проглотил лишь половину оставшегося мартини (лужу уже высушили, черная поверхность стойки снова блестела), и мы двинулись, даже не попрепиравшись из-за общего счета. Я-то ожидал, что Слайкер предложит заплатить за него, но, видно, я слишком недолго пробыл в его приверженцах, чтобы удостоиться такой чести.

Вообще-то, удачно вышло, что я перехватил Эмиля Слайкера в «Банковском чеке». «Банковский чек» среди клубов то же самое, что самый крутой бар среди крутых баров. Высший уровень обслуживания: роскошь, приватность, безопасность. Особенно безопасность. Я слышал, что «Банковский чек» даже своих трезвых клиентов доставляет вечером домой с проститутками или без оных, но я этому не верил, пока добротно одетый и наверняка столь же добротно вооруженный громила не поднялся вместе с нами на лифте в тихом, как гробница, офисном здании. Он удалился, только когда мы оказались перед дверью доктора Слайкера. Конечно, кого попало в «Банковский чек» не пустят, но Джефф снабдил меня «пропуском» – иллюстрированным изданием «Жюстины» маркиза де Сада с комментариями на полях всемирно известного психоаналитика, недавно покинувшего сей бренный мир. Я отправил книгу Слайкеру, приложив записку с цветистыми выражениями восхищения его работой в области психофизиологии секса.

Дверь в кабинет Слайкера достойна упоминания. Никакого стекла, только темное дерево – тиковое или железное, – а на нем выжжено: «ЭМИЛЬ СЛАЙКЕР, ПСИХОФИЗИОЛОГ, КОНСУЛЬТАНТ». Вместо секретного замка большая замочная скважина с забавной серебряной шторкой, отодвигаемой в сторону ключом. Слайкер с пренебрежительной улыбкой показал мне ключ: сложнейшая конфигурация блестящих зубцов, на черенке изображены царица Пасифая и бык. Этот джентльмен явно не жалел денег на стиль.

Раздались три звука: тихий скрежет проворачивающегося ключа, потом звучный щелчок ригелей, потом скрип петель.

Когда дверь открылась, я увидел, что ее толщина четыре дюйма. С уймой ригелей, послушных одному ключу, она бы вполне сгодилась для сейфа или склепа. Перед тем как она закрылась, произошло нечто весьма необычное: снаружи ее торец захлестнула тончайшая пленка, причем так идеально облекла ригели, что я предположил действие электростатического притяжения. Едва накрыв серебристые поверхности ригелей, она стала незаметной; если не всматриваться, не обнаружишь. Она никак не воспрепятствовала закрытию дверей и вхождению ригелей на свои места.

Доктор почувствовал мой интерес к двери, а может, считал, что не возникнуть он не мог. Глядя в темноте через плечо, Слайкер объяснил:

– Моя линия Зигфрида. Не один самонадеянный вор, не один вдохновенный убийца пытался высадить эту дверь или справиться с замком. Никому не повезло. Во всем мире не найдется взломщика, который смог бы пройти через эту дверь без взрывчатки, да и ту нужно знать, куда положить. Уютное гнездышко.

Я мысленно не согласился с последним утверждением. Пожалуй, я бы предпочел не отгораживаться наглухо от безмолвных коридоров, пусть в них и нет никого, кроме призраков несчастных стенографисток и неврастеничек-секретарш, созданных моим воображением по пути наверх.

– Эта пленка – деталь охранной системы? – спросил я.

Доктор не ответил. Он стоял спиной ко мне. Я вспомнил, что в клубе он показался мне глуховатым. Но у меня не было возможности повторить вопрос, потому что в этот миг зажегся свет, хотя вблизи Слайкера не наблюдалось ни одного выключателя (освещение среагировало на наши голоса, пояснил доктор), и моим вниманием завладел кабинет.

Естественно, прежде всего я устремился к столу, хотя при этом чувствовал себя глупо. Стол был большой, массивный, с мягким темным лоском не то идеально отполированного дерева, не то металла. Ящики были глубокими, но не такими, как рисовало мое воображение, и располагались в три яруса справа от ниши для ног, где могли поместиться две девушки в натуральную величину, если бы скрючились, как оператор в шахматном аппарате Мельцеля. Мое воображение, которое ничему не хочет учиться, прислушивалось, не раздастся ли топоток крохотных босых ножек и лязг миниатюрных инструментов. Но даже мышиного шороха не прозвучало, а уж он-то наверняка был бы полезен для моих нервов.

Кабинет имел форму буквы L с дверью в конце короткой черты. Стены по большей части были уставлены книгами, но хватило места и нескольким графическим рисункам – воображение не обмануло меня насчет Генриха Клея, хоть я и не узнавал сделанные чернилами оригиналы. Было здесь и несколько работ Фюсли, репродукции которых никто не видел в книгах, что продаются в магазинах.