Корабль отплывает в полночь

В тот миг, когда Гаммич чисто интуитивно раскрыл секрет своего рождения, его охватил дикий восторг. Он не разорвался на части только потому, что рванулся в кухню и набросился на жареный эскалоп, проглотив его после двадцатиминутного истязания.

И этот секрет был только началом. Возросшие мыслительные способности Гаммича помогли ему двумя днями позже постичь еще больший секрет: раз уж он человеческое дитя, то, достигнув зрелости, о которой говорил Старый Конь, превратится не в мрачного кота, а в симпатичного молодого человека с золотисто-рыжими волосами, точно такого же цвета, как его нынешняя шерсть. Ему будут наливать кофе, и постепенно он научится говорить, возможно на всех языках. А Сестренка приблизительно в то же время скукожится, обрастет шерстью и станет когтистой злобной кошкой, темного, как ее волосы, окраса, похотливой и самодовольной: подходящая подруга для Клеопатры в гареме Ашшурбанипала.

То же самое происходит, внезапно понял Гаммич, со всеми котятами и младенцами, всеми людьми и кошками, где бы они ни обитали. Это превращение – часть ткани жизни, как и метаморфозы насекомых. И на этом факте основаны все легенды о вервольфах, вампирах и фамильярах ведьм.

Если освободить разум от предубеждений, говорил себе Гаммич, все выглядит совершенно логичным. Младенцы – тупые, неуклюжие, мстительные создания, лишенные разума и способности говорить. Что может быть для них естественней, чем вырасти в мрачных, самодовольных зверей, озабоченных только воровством и продолжением рода? А котята – смышленые, ловкие, чувствительные, необычайно живые. Может ли быть у них другое предназначение, кроме как стать умелыми, произносящими слова, читающими книги, играющими музыку, добывающими и раздающими пищу хозяевами мира? Сосредоточиться только на физических различиях, остановиться на том, что котята и люди, младенцы и кошки отличаются друг от друга по внешнему виду и по размерам, означает не видеть за деревьями леса… как если бы энтомолог объявил метаморфозы мифом только потому, что в микроскоп у гусеницы не видно крыльев бабочки, а у личинки – золотистого панциря жука.

Но какой бы ошеломляющей ни была правда, Гаммич в то же мгновение осознал: легко понять, почему люди, кошки, младенцы и, возможно, большинство котят совершенно не подозревают о ней. Как без особого вреда объяснить бабочке, что она когда-то была волосатым червяком, или сказать глупой личинке, что однажды она станет ходячей драгоценностью? Нет, в этой ситуации нежные умы, человечьи и кошачьи, милосердно защищены массовой амнезией, такой же, какая, по словам Великовского[30], спасает нас от воспоминаний о произошедшем в историческом прошлом катастрофическом столкновении Земли с Венерой, которая вела себя как комета, прежде чем обосновалась (несомненно, с космическим вздохом облегчения) на своей нынешней орбите.

Это предположение подтвердилось, когда Гаммич в первом трепете озарения попытался донести свое открытие до остальных. Он рассказал о нем на кошачьем диалекте, насколько тот позволял это сделать, Ашшурбанипалу и Клеопатре и даже – на всякий случай – Сестренке и Малышу. Ни один не проявил к рассказу никакого интереса, правда Сестренка воспользовалась его волнением и неосторожностью – и ткнула в него вилкой.

Позже, оставшись наедине со Старым Конем, Гаммич попытался посвятить его в новое великое знание, с торжественным видом уставившись на него желтыми глазами, но тот начал заметно нервничать и даже выказал подлинный испуг: пришлось от этого отказаться. («Готов поклясться, что он пытался изложить нечто не менее глубокое, чем теория Эйнштейна или доктрина первородного греха», – рассказывал потом Старый Конь в беседе с Кис-Кис.)

Но Гаммич был теперь человеком во всем, кроме внешнего облика, как он напомнил себе после неудачи, и был обязан среди прочего хранить свою тайну в гордом одиночестве, если потребуется. Он задумался о том, не постигнет ли и его всеобщая амнезия в момент трансформации. С уверенностью утверждать он не мог, но надеялся, что не постигнет… и временами ему казалось, что у него есть основания для надежды. Возможно, он станет первым котенко-человеком, провозгласившим мудрость, которая не знает внутренних перегородок.

Однажды он поддался искушению ускорить процесс при помощи препаратов. Оставшись один в кухне, он запрыгнул на стол и принялся лакать черную жижу на дне кофейной чашки Старого Коня. Та оказалась омерзительной на вкус, и он с рычанием отскочил прочь, испуганный и возмущенный. Магия темной жидкости, развязывающая язык, сообразил он, работает только в надлежащее время и при соблюдении надлежащих церемоний. Возможно, необходимы еще и заклинания. Несомненно, пробовать ее без разрешения крайне опасно.