Корабль-призрак

«Добрый он человек», – сказала себе Амина, сходя на берег, и была, безусловно, права. Отец Матиаш был добр, но, как и все люди, несовершенен. Ревностный приверженец своей веры, он с радостью пожертвовал бы ради нее жизнью и принял мученичество, зато, если ему возражали, мог творить жестокость и несправедливость.

У него имелось множество оснований для того, чтобы поселить Амину в монастыре урсулинок. Он чувствовал себя обязанным предложить ей кров не хуже того, каким сам долго пользовался в доме ее мужа. Еще он желал поместить ее под присмотр настоятельницы, ибо по-прежнему считал, пускай и не имея тому доказательств, что Амина до сих пор предается запретной ворожбе.

Он не стал говорить об этом настоятельнице, посчитав нечестным делиться подозрениями, но представил той Амину как женщину, полное обращение которой пойдет на благо святой веры. Сама мысль о том, чтобы завершить обращение неверной в стенах монастыря, была чрезвычайно притягательной. Да и настоятельница гораздо охотнее приняла бы ту, кто нуждается в ее советах и попечении, нежели обыкновенную благочестивую христианку, чье пребывание в обители не сулит ни малейших неприятностей.

Оказавшись на берегу вместе со священником, Амина отказалась от присланного за нею паланкина и двинулась к монастырю пешком. Они прошли между таможней и дворцом вице-короля, миновали большую площадь позади дворца и очутились на Strada Diretta[78], то есть на Прямой улице, что вела к Вратам милосердия, близ которых располагался монастырь.

Улица эта считалась самой красивой в Гоа, а свое название получила из-за того, что почти все остальные улицы в городе были извилистыми и изгибались под множеством углов. Амина восхищалась каменными домами, высокими и внушительными. На каждом этаже имелся мраморный балкон, украшенный затейливой резьбой, а над каждой дверью были выбиты гербы хозяев, благородных идальго.

Площадь за дворцом и городские улицы полнились людьми. Повсюду чинно шествовали слоны в ярком убранстве и не менее красочно убранные лошади. Туземцы в роскошных ливреях несли на плечах паланкины. Сновали посыльные. И чудилось, что в этом столпотворении можно встретить представителя любой нации и народности, от гордого португальца до дикаря в набедренной повязке. Магометане, арабы, индусы, армяне, офицеры и солдаты в мундирах, уличные торговцы, просто прохожие – все смешалось на улицах Гоа, богатого и великолепного города, откуда в те времена повелевали всем Востоком.

Приблизительно через полчаса, протолкавшись сквозь толпу на улицах, добрались до обители, где Амину радушно встретила настоятельница. После короткой вежливой беседы отец Матиаш попрощался, а матушка незамедлительно приступила к наставлению новоприбывшей.

Разговор она начала с того, что предложила угоститься засахаренными фруктами, и это было очень вкусно. Однако быстро выяснилось, что гостья несведуща в богословии и быстро утомляется от богословских диспутов, поэтому дальше все пошло куда менее гладко и приятно. Проговорив со своенравной Аминой около часа, настоятельница ощутила такое утомление, будто все это время творила чудеса.

Амину отвели к монахиням, среди которых не было молодых, зато все они принадлежали к благородным семействам. Ей показали спальню. Она выразила желание побыть одна – и следом за нею в дормиторий вошли шестнадцать монашек, ровно столько, сколько вмещала спальня.

Нам придется пропустить два месяца, на протяжении которых Амина оставалась в монастыре. Отец Матиаш предпринимал все усилия, дабы удостовериться, что ее супруг уцелел и добрался до какого-либо острова под португальским владычеством, но никак не мог разжиться сколько-нибудь внятными сведениями.

Амине монастырь очень быстро надоел: старая настоятельница донимала ее невежественными наставлениями, а сестры приводили в ужас своим поведением и разговорами. Все они стремились поделиться с нею своими тайнами – тайнами, которые прежде поведали всей обители, и тайны эти настолько противоречили целомудренному нраву Амины, выдавали столь нечистые помыслы, что Амина изнемогала от брезгливости. Но иначе, пожалуй, и быть не могло: этих бедняжек отлучили от мира в самом цветении, дабы потрафить алчности и спеси их семей.

Все монахини, как уже говорилось, принадлежали к знатнейшим семействам, но в отношении прочего монастырский устав был не таким строгим. Многое позволялось, многое допускалось. И Амина, к своему немалому изумлению, обнаружила, что в этой общине, будто бы преданно служащей Небесам, бушуют самые низменные страсти, какие только ведомы роду людскому.

За нею постоянно наблюдали и никогда не оставляли одну. Подобное несносное существование невозможно было терпеть, и через три месяца она попросила отца Матиаша подыскать ей иное пристанище, честно призналась, что дальнейшее пребывание в монастыре нисколько не будет способствовать укреплению ее веры.

Священник оценил ее искренность, но отказал под предлогом, что у него нет свободных средств.