Корабль-призрак

В Гоа подвизалось два чина инквизиции – великий инквизитор[82] и его младший собрат. Обоих неизменно избирали из ордена святого Доминика. В ходе судебного разбирательства и вынесения приговора этим двоим помогали многочисленные монахи других орденов, звавшиеся младшими судьями Святого суда и приходившие лишь по вызову, а также еще три брата, коим поручалось прочитывать все изданные книги и выявлять, не содержится ли там чего-либо противного святой вере. Имелись также публичный обвинитель, то есть прокурор инквизиции, и стряпчие, которым дозволялось говорить от имени обвиняемых, но которые на самом деле главным образом выведывали и выдавали различные тайны своих подзащитных.

Тем же самым – наушничеством и доносительством – занимались так называемые фамилиары инквизиции. А между тем этого презренного занятия не чуралась даже высшая знать, почитавшая за честь – и залог своей безопасности – принадлежать к фамилиарам Святого суда. И потому инквизиция имела глаза и уши повсюду. Всякое неосторожно оброненное слово мгновенно становилось известным Святому суду.

Узников в темницах держали поодиночке, крайне редко сажали вдвоем – разве что из опаски, как бы длительное одиночество не ввергло заключенного в такое уныние, что он, чего доброго, решит свести счеты с жизнью.

В камерах было принято хранить молчание, и стража бдительно следила, чтобы это правило не нарушалось. Тех, кто осмеливался стенать, плакать или даже молиться, безжалостно принуждали к соблюдению тишины. Крики же и вопли отказавшихся следовать правилу – или подвергаемых пыткам – разносились по тихим коридорам, пугая узников, что ожидали, во тьме и одиночестве, своей очереди идти на расправу.

Первым делом инквизиторы спрашивали обвиняемого, чем тот владеет. От него требовали подробного и достоверного перечисления всех ценностей и, дабы грешник не вздумал солгать, предупреждали: если обвиняемый о чем-либо умолчит (пускай даже он невиновен в выдвигаемых против него обвинениях), то тем самым навлечет на себя гнев инквизиции и даже в случае оправдания подвергнется новому аресту за то, что солгал инквизитору. Людей убеждали, что, если они невиновны, их собственности ничто не угрожает и никто на нее не покусится. Разумеется, этот важнейший вопрос задавали первым не без причины: ведь того, кто сознавался в преступлении против веры, почти всегда отпускали, зато его собственность, как правило, доставалась инквизиции.

Правила Святого суда создавали видимость отправления правосудия над обвиняемыми: требовалось всего двое свидетелей, чтобы выдвинуть обвинение, но уже семеро – чтобы обвиняемого осудить. Впрочем, эти, с позволения сказать, свидетели никогда не представали перед узниками лицом к лицу, да и сами порой подвергались пыткам, поэтому собрать нужное число было довольно просто. Многие люди погибли, облыжно обвиненные такими вот очевидцами, желавшими спасти собственную жизнь.

Главными преступлениями, коими ведала инквизиция, были колдовство, ересь, богохульство, а также тайное иудейство[83].

Чтобы уяснить суть последнего преступления, за которое инквизиция истребила гораздо больше людей, чем за любое другое, читателю надлежит напомнить, что, когда Фердинанд и Изабелла Кастильские изгнали евреев из Испании, те бежали в Португалию, где их согласились принять с условием, что они обратятся в христианство. Евреи согласились – или притворились, что согласны, но португальцы презирали новообращенных и не верили в искренность их побуждений. Их называли «новыми христианами», противопоставляя «старым», настоящим христианам.

Со временем два народа, если угодно, отчасти перемешались через браки, но древнейшие семейства взирали на все происходящее с неодобрением, и к потомкам смешанных браков долго относились весьма высокомерно – именно потому, что в их жилах текла кровь «новых христиан».

На потомков родовитой знати, позволявших себе подобные мезальянсы, смотрели с неизбывным подозрением, и факт брака было не скрыть, поскольку родословные этих семейств ни для кого не составляли тайны. Они оказывались во власти Святого суда, как только их обвиняли в тайном иудействе, иначе говоря – в возврате к празднованию еврейской Пасхи и отправлении прочих обрядов, установленных Моисеем.

Давайте посмотрим, как происходило обвинение. Ревностного католика, отпрыска одного из таких злосчастных семейств, обвиняли и арестовывали по велению инквизиции. Ему приказывали перечислить свое имущество, и он, убежденный в своей невиновности и ожидавший скорого освобождения, подчинялся этому требованию без малейших пререканий. Едва за ним закрывалась дверь камеры, как все его имущество захватывали и продавали с публичных торгов; все прекрасно понимали, что обратно он ничего не получит.