Корабль-призрак

– Тебя сожгут заживо на костре, и никто не сможет этому помешать. Послушай меня, Амина Вандердекен: в следующий раз, когда тебя вызовут, сознайся во всем, моли о прощении и попросись в лоно церкви. Тогда ты спасешься и сможешь…

– Смогу что?

– Снова очутиться в объятиях Филипа.

– О Филип, мой Филип! Выбор и вправду суров, отец. Как мне сознаться в том, что я творила дурные дела, если сердце говорит, что ничего такого я не делала?

– Как не делала?

– Я лишь взывала к моей покойной матери за помощью, и она явилась мне во сне. Что дурного в том, что мать помогает своей дочери?

– Это была не твоя мать, а исчадие ада, принявшее ее облик.

– Это была моя мать! Опять вы требуете от меня признать то, во что я не верю.

– Не веришь? Амина Вандердекен, не упорствуй, смирись!

– Я не упорствую, отец. Вы же посулили мне то, что для меня поистине бесценно. Пообещали, что я вновь окажусь в объятиях своего мужа. Для чего мне упрямиться? Но я не стану лгать – ни ради себя, ни ради свободы, ни даже ради моего Филипа!

– Амина Вандердекен, если ты созна́ешься до вынесения приговора, это тебе зачтется. А после приговора всякое признание будет бесполезным.

– Какая разница, когда признаваться, отец? Я сделала то, что сделала, но для меня это не преступление. Вы вольны думать иначе, однако я не из числа ваших единоверцев.

– Подумай, дочь моя, об опасности, которой ты подвергаешь мужа! Выходит, он женился на ворожее? Завтра я навещу тебя снова.

– Мои мысли в смятении, – проговорила Амина. – Уходите, святой отец, окажите мне такую милость.

Последние слова Амины немало порадовали отца Матиаша. Похоже, мысль об опасности для мужа пробила заслон ее хладнокровия.

Амина же опустилась на тюфяк в углу камеры и спрятала лицо в руках.

– Сожгут заживо! – воскликнула она чуть погодя, выпрямилась и провела ладонью по лбу. – Сожгут заживо! Вот они, христиане! Значит, такова жестокая смерть, которую предвещал мне одноглазый Шрифтен. Значит, такова моя судьба. Мне не суждено спастись. Если я созна́юсь, получится, что Филип женился на колдунье, и его тоже накажут. Нет, ни за что! Пусть я сама буду страдать – о, сколь ужасна сама мысль о костре! – но это быстро закончится. Бог моих предков, даруй мне силы вынести людскую жестокость и позволь присоединиться к моему Филипу после смерти!

На следующий вечер отец Матиаш пришел снова. Амина встретила его спокойно, отказалась внимать советам священника и следовать его наставлениям. Оброненная им вскользь угроза – мол, она заодно подвергает опасности своего мужа – лишь укрепила дух Амины, и она твердо решила, что ни пытки, ни костер не заставят ее в чем-либо сознаться.

Священник ушел из темницы с тяжестью на сердце. Ему было несказанно жаль, что Амина должна погибнуть столь жуткой смертью. Он отчасти винил себя в ее злоключениях и сожалел о том, что вообще повстречался с этой женщиной, чьи мужество и стойкость, пускай она заблуждалась, не могли не восхищать.

Еще отец Матиаш вспоминал Филипа, который всегда относился к нему по-доброму. Как теперь он посмотрит в глаза капитану? Если тот спросит, где его жена, что отвечать?

Минуло еще две недели, и Амину снова привели в Залу правосудия и потребовали от нее сознаться в преступлениях. Когда она отказалась, зачитали приговор. По свидетельству отца Матиаша ее обвинили в занятии запрещенным ремеслом, и к этому обвинению присовокупили показания мальчика Педро и нескольких других свидетелей.

В своем рвении отец Матиаш также указал, что подобное же преступление она совершила в Тернезе и что в разгар страшной бури, когда все на борту корабля ждали гибели, оставалась удивительно хладнокровной и предрекла спасение капитану, каковое предвидение нельзя объяснить ничем, кроме вмешательства злого духа, открывшего ей грядущее.

Амина громко хмыкнула, услышав последнее обвинение. Ее спросили, хочет ли она что-либо возразить.

– Ну что тут возразишь? – ответила она. – Что касается корабля, я попросту не струсила, в отличие от ваших христиан! Меня обвиняют в колдовстве… Вот же старый зануда! Он у меня попляшет! Скажите, если некто знает, что было сотворено колдовство, и умалчивает об этом – или даже покрывает колдуна, – он ведь тоже повинен в преступлении?

– Верно, – настороженно отозвался инквизитор.

– Тогда я обвиняю! – Амина совсем было собралась поведать, что оба священника, отец Сейзен и отец Матиаш, знали, зачем Филип ходит в море, и одобряли его поиски. Однако мысль о том, что Филип может пострадать, ее остановила.

– Обвиняете кого? – уточнил инквизитор.

– Никого. – Амина сложила руки на груди и поникла головой.

– Говори, женщина.

Амина хранила молчание.

– Пытки развяжут тебе язык!

– Никогда! – Она гордо вскинула голову. – Слышите? Запытайте меня хоть до смерти! Это даже лучше, чем прилюдная казнь.

Инквизитор и секретарь посовещались. Убежденные в том, что Амина не станет сознаваться, они решили обойтись без пыток, тем более что им требовалась жертва для публичного сожжения.

– Ты сознаёшься? – вопросил инквизитор.

– Нет! – отрезала Амина.

– Уведите ее!