Корабль-призрак

Знаете, я вижу эту картину словно наяву: высокие сосны на горном склоне, обширный лес внизу, сплошные зеленые макушки, склон постепенно понижается и переходит в долину… Летом от этой красоты было не оторвать глаз, но в суровые зимы более унылое зрелище трудно вообразить.

Зимой, как я уже сказал, отец промышлял охотой. Он уходил каждый день и частенько запирал дверь, чтобы мы не могли выбраться из дому. Некому было ему помочь, некому было присматривать за нами. И то сказать, навряд ли сыскалась бы служанка, готовая работать в подобной глуши. А если бы одна и нашлась, отец наверняка прогнал бы ее, поскольку стал нетерпим к женскому полу, о чем говорило различное его отношение к нам, двум мальчикам, и к моей несчастной сестренке Марчелле.

Позволю себе сказать, что нами пренебрегали и о нас не заботились, и мы вправду сильно страдали, ведь отец, уходя из дому, не оставлял нам дров, чтобы мы не сожгли жилище, так что приходилось греться как угодно, покуда он не возвращался ввечеру и в очаге не вспыхивало жаркое пламя.

Может показаться странным, что отец выбрал именно такой образ жизни, но дело в том, что ему не сиделось на месте. То ли его грызли муки совести из-за совершенного убийства, то ли изводила вынужденная стесненность обстоятельств, то ли все вместе, не знаю, но он должен был постоянно выискивать себе какое-то занятие.

Мы, его дети, по существу брошенные на произвол судьбы, росли задумчивыми и молчаливыми не по возрасту. Короткими зимними днями мы тосковали по теплой поре, когда солнце растопит снега, на деревьях появятся листья, защебечут птицы и нам будет возвращена свобода.

Так протекала наша уединенная жизнь в глуши. Брату было девять, мне – семь, а сестре – пять лет, когда произошло некое событие, положившее начало сверхъестественной истории, к изложению которой я подхожу.

Как-то вечером отец вернулся домой позже обычного и без добычи. Вдобавок погода испортилась, насыпало много снега, он изрядно продрог и вообще был не в духе. Зато он принес дрова, и мы все трое весело раздували угли, чтобы хворост поскорее загорелся.

Тут отец схватил Марчеллу за руку и оттолкнул от очага. Она упала, рассекла себе губу, и изо рта у нее обильно потекла кровь. Брат помог сестренке подняться. Привычная к такому обращению и до смерти боявшаяся отца, она не смела плакать – лишь жалобно поглядывала на него.

Отец пододвинул стул ближе к очагу, проворчал что-то нелестное о плаксивых бабах и занялся огнем, который мы с братом забросили, отвлекшись на сестру. Стараниями отца пламя быстро заполыхало, но на сей раз мы не спешили, как обычно, собираться возле него кружком. Марчелла, вся в крови, забилась в угол, мы с братом устроились рядом, а наш отец мрачно сидел в одиночестве у очага.

Так продолжалось около получаса, а потом прямо под окнами раздался волчий вой. Отец вскочил и сорвал со стены ружье. Вой повторился. Тогда он проверил заряд и выбежал наружу, захлопнув дверь. Мы настороженно ждали, надеясь, что, если отцу удастся подстрелить волка, он вернется повеселевшим. Пускай он обращался с нами, в особенности с сестрой, не слишком ласково, мы любили его. Нам нравилось, когда он бывал весел и бодр, ведь иного общества мы не знали.

К слову, позволю себе заметить, что вряд ли найдутся на свете трое других детей, настолько привязанных друг к другу, как были привязаны мы. В отличие от прочей детворы, мы не дрались и не ссорились, а если между мною и старшим братом возникал порой спор, маленькая Марчелла подбегала к нам, целовала обоих и своими ласками восстанавливала мир. Вообще, она была такой милой, такой покладистой… Я до сих пор помню ее личико… Эх, бедняжка Марчелла!..

– Она мертва, я полагаю? – уточнил Филип.

– О да, мертва! Но вот как она умерла… Впрочем, не стану забегать вперед. Слушайте дальше, Филип.

Мы прождали какое-то время, но выстрела так и не услышали, и мой старший брат сказал: «Отец пошел за волком и вернется не скоро. Марчелла, давай смоем кровь, а потом сядем у огня и согреемся».

Мы так и поступили, а у огня просидели почти до полуночи, сильнее и сильнее беспокоясь за отца, который все не возвращался. Мы не знали, грозит ли ему опасность, но догадывались, что преследовать волка можно очень долго.

«Я выгляну и посмотрю, не идет ли отец», – сказал мой брат, делая шаг к двери.

«Осторожнее, – попросила его Марчелла. – Волки могут быть рядом, а я не хочу, братик, чтобы они тебя покусали».

Чезар приотворил дверь на ширину ладони и осторожно выглянул.

«Ничего не видно», – успокоил он и вернулся к очагу.

«У нас нечего есть», – напомнил я.

Обычно еду готовил отец, когда возвращался, а в его отсутствие мы довольствовались крохами вчерашнего обеда.

«Когда папа вернется с охоты, ему будет приятно подкрепиться, – сказала Марчелла. – Давайте приготовим что-нибудь для него и для себя».

Чезар взобрался на стул и потянулся за куском мяса – то ли оленины, а может, медвежатины, не помню. Мы отрезали столько, сколько отрезали обычно, и принялись разделывать, как учил нас отец.