Корабли и люди

Я первый взял винтовку и хотел её пристрелять: стрелял я отлично. Прицелился, а на пусковой крючок нажать не смог. Лицо, шея и кисти рук почернели от облепивших меня комаров. Мои подчинённые спрятали шеи и лица под рабочие рубахи и не шевелятся. Я скомандовал: «По шлюпкам!» – и мы, подхватив оружие, мишени и боеприпасы, бросились в шлюпки и, как на шлюпочных гонках, погребли к кораблю. И что же вы думаете, мы избавились от комаров?! Ничего подобного! Тучи комаров летели за нами. Поднялись на палубу, а комары вьются над кораблём. Машины неисправны, ветра нет, корабль двигаться не может.

Бедный арестованный командир прислал вестового с просьбой зайти к нему. Я спустился в кают-компанию. Симон взмолился: «Иван Георгиевич, давайте уходить отсюда! Ей-Богу, пить брошу, только давайте уйдём от этого кошмара!» «Да как же мы уйдём отсюда? Ветра нет, машины, как Вы знаете, не действуют!»

Команда не спала всю ночь. Прыгают матросы на палубе и матерятся на чём свет стоит: «Какой идиот затащил нас в эту комариную дыру?!» У меня каюта была на ходовом мостике, я всё слышу, но возразить не могу: совесть не позволяет. Закрыл двери, задраил иллюминаторы, лёг на койку и закрылся с головой простынёй. И всё же отдельные особенно кровожадные экземпляры добирались до моей особы и пребольно кололи.

Что это были за комары! Я таких никогда не видывал: длиной сантиметра полтора, хобот способен просверлить голенище сапога. В каюте у меня лежали навигационные карты штук двести, и комары набились в них. Их-то я и привёз во Владивосток и страдал от них ещё месяца два.

Рано утром потянул береговой бриз. Мы снялись с якоря, поставили паруса и вернулись к своему причалу. О каком-либо ремонте котла в Петропавловске нечего было и думать. Я запросил разрешения следовать во Владивосток под парусами. После долгих колебаний начальства, которое, к слову сказать, было сухопутное, такое разрешение было дано. За семнадцать суток при благоприятной погоде, преодолев расстояние в тысячу двести миль, шхуна вошла в бухту Золотой Рог и ошвартовалась у своего причала.

А глубокой осенью 1929 года я был переведён в Хабаровск, в речную пограничную базу на должность командира пограничного корабля «Красин». Фактически, всю кампанию 1930 года я выполнял обязанности командира речной базы.

Одесская морпогранбаза

В августе 1930 года мой сын Володя заболел туберкулёзным кокситом, и по моей просьбе меня перевели с Дальнего Востока в Одесскую окружную морпогранбазу, сформированную только в 1927–1928 годах, на должность командира погранкатера ПК-108, довольно быстроходного, развивавшего скорость до 20 уз.

В должностях командира различных пограничных катеров я и проплавал кампании 1931–1932 годов на Чёрном море в районе Одессы, Очакова, Тендровского залива, Скадовска, Ак-Мечети и устья Днестра. Служба на пограничных катерах водоизмещением в 30 тонн была напряжённой и трудной. Были штормовые походы, были задержания нарушителей границ. Среди них оказывались раскулаченные богатые крестьяне, пытавшиеся бежать в Румынию и Болгарию на рыбацких лодках.

В Одесской морпогранбазе у меня сложились очень хорошие отношения с моими сослуживцами – и с командирами катеров, и с подчинёнными. Я счастлив был служить с Николаем Евгеньевичем Мигачёвым, командиром базы, а впоследствии начальником морского отдела пограничной охраны, как и с механиком катера Иваном Петровичем Ковалёвым, командирами катеров Бурским, Яковлевым, моим добрым другом Александром Ивановичем Пейтманом, авторитетным командиром Иваном Андреевичем Сидляром – людьми достойными, отличными моряками и блестящими специалистами морской пограничной службы.

В августе 1932 года Одесская морпогранбаза организовала учебно-экскурсионный поход до Днепровской гидроэлектростанции. В походе участвовали два погранкатера ПК-108 и ПК-105. Я был командиром первого и возглавлял поход. Командиром второго был Семён Михайлович Чабанов. Помимо идентичного с Будённым имени-отчества, он обладал и аналогичными усами, на чём, собственно, сходство с Будённым и ограничивалось.

Вышли мы из Одессы во второй половине дня. Первую остановку сделали в Олешках-на-Днепре. Перед наступлением темноты Семён Михайлович приходит ко мне и просит разрешения отлучиться с катера до утра. И говорит на украинском диалекте: «Бачте, в мине тут кума живе, я ее десь рокiв п’ят не бачив». – «Хорошо, идите», – ответили. Утром подъём флага, восемь часов, Чабанова нет. Пришёл он только к обеду, к двенадцати часам. Я поморщился, но ничего не сказал.

На другую ночёвку останавливаемся в Никополе. Вечером приходит Семён Михайлович и начинает рассказ, как он партизанил под Никополем: «В двадцать першому роцi оце таке було! Ми одну банду вшерть порубали, в мине и зараз туточки кума живе. Так може, я до куми пiду? Побачив би ii…».

– Ну, сбегай, сбегай, но чтобы к подъёму флага как штык был на катере!