Коридор между заборами (попытка пересечь чёрную полосу, идя вдоль неё)

Альбиноска тоже разом остановилась, чуть-чуть развела руки в стороны и, неестественно вобрав живот, немного выгнула спину. Глаза сощурились, а поддёрнутые кожей на напрягшемся лице уши заметно сдвинулись с места, прижавшись к голове. Сашке вдруг показалось, что рядом с ним стоит та самая кошка, с которой всё началось… Нет, та была всё же домашняя и пушистая, а эта — поджарый, натасканный боевой зверь!

Воронков мотнул головой. Экие сравнения в голову лезут! Не он ли полчаса назад был готов завалить этого боевого зверя на спину? И тогда она кошкой вовсе не казалась, а казалась самкой своего вида!

Джой, видя, что с хозяином ничего плохого не происходит, сбавил тон, но рычать продолжал. Воронков пошёл к нему, успокаивающе приговаривая:

— Ничего, ничего, это с мной, мы с ней друзья, она своя. Понимаешь: свои!

Команду «свои» Джой прекрасно знал, но подчиняться ей или нет — обычно выбирал по своему настроению. В данное случае пёс рычать перестал, но хвостом не вильнул ни разу, и ухватить себя за ошейник не дал.

— Всё нормально. Альбина! Пойдём, он не тронет,— бросил Сашка и пошёл дальше к дежурке, оказавшись теперь впереди девушки. Та, немного расслабившись и почти утратив сходство с изготовившейся к бою кошкой, двинулась следом. Джой неторопливо и насторожено пошёл сбоку, почти не сводя с неё внимательного взгляда. Всем своим поведением он как бы говорил: «Насчёт того, что всё нормально — это пусть хозяин так думает. На самом деле в случае чего я тебя очень даже трону! Ты это знаешь, и я это знаю».

— Где Олег? — спросил Воронков, когда до двери оставалось десятка полтора метров. Спросил в основном для того, чтобы проверить — действительно ли его «энергетические посылы», идущие одновременно со словами, так сильны? По идее, если так, то Художник вполне может его услышать и отсюда, вернее сказать, не услышать, а как он это называл… И вообще, называл ли как-то?

«Второй человек сейчас в другом здании. Он сказал, что там будет что-то делать, но я не понял, что. Очень слабая энергия смысла, я почти ничего не понимал, когда он говорил».

Было странно понимать смысл слов Художника, вслушиваясь в незнакомую речь, но ещё страннее оказалось ощущать рождение его фразы, не слыша вообще ничего. Альбина поинтересовалась:

— Ты уже с ним разговариваешь?

«Кто это? Кто это с тобой?!» — заволновался Художник.

— Сейчас сам увидишь,— сообщил Воронков, и толкнул дверь.

Пройдя через тёмную комнатушку собственно дежурного помещения, Воронков вошёл в мастерскую. Художник, окружённый раскрытыми банками с краской, сидел на полу, превращённом им в гигантскую палитру — пятна самых разных оттенков покрывали некогда однообразно-коричневый линолеум. Не ограничившись полом, гость пробовал кисть и на стенах, и на верстаках, а станки, видимо разошедшись, специально раскрасил в различные весёлые цвета. Четыре трубки ламп дневного света горели вроде бы так же ярко, как и всегда, но из-за многочисленных мазков ярких красок, добавившихся к интерьеру, мастерская теперь выглядела словно освещённой десятком театральных прожекторов с различными светофильтрами. Она стала… Красивой? Пожалуй, да, хотя одного этого слова для описания изменений в некогда строгом и утилитарном помещении было мало.

Поражённый, Сашка раскрыл рот, и лишь через некоторое время спохватился и закрыл его. Почесал затылок и сказал совсем не то, что думал:

— И кто же это всё будет оттирать?

«Тебе не нравится?! — удивился Художник.— Да нет, я же вижу — нравится! А вот у меня дело идёт не так уж хорошо».

Воронков проследил за жестом его руки — на дальней глухой стене красовалась старательно выписанная дверь. Вернее — Дверь, с большой буквы. Массивная, крепкая, окованная двумя металлическими полосами, с резной рукояткой и почему-то с длинной ржавой пружиной.

— Пружина-то зачем? — поинтересовался Сашка.

«Чтобы дверь за мной закрылась. А то так и останется стоять».

— Ну и что тебе здесь не нравится? Отличный рисунок!

«Вот именно. Как я ни старался, это всего лишь рисунок… Но всё же — кто с тобой? Кого ты оставил за дверью?»

— Экий ты настырный. Там тоже пришелец, вроде тебя. Всё познакомиться рвалась, а теперь застряла… Альба, где ты там?

Воронков стоял спиною к двери и хорошо видел Художника. И вновь, как и в первый момент встречи, из забавного месива неторопливо ползущих по хламиде пятен образовался испуганный глаз: зрачок в ужасе расширился, а сам глаз раскрылся — круглее некуда.

«Я знаю, кто это… Я знаю, кто это…» — Художник лепетал свою тарабарщину тихо-тихо, но его «слова» в мозгу Воронкова отдавались оглушительным эхом.