Коридор между заборами (попытка пересечь чёрную полосу, идя вдоль неё)

«Белый демон белого мира… Я её рисовал, я её видел — и я, глупец, думал, что она существует лишь в моём воображении! Берегись, она может быть очень опасной!»

— Приятно слышать,— учтиво заметила альбиноска.— Что хоть кто-то может меня оценить по достоинству. А ты… До твоего мирка мы ведь ещё не добирались, так что — ты действительно меня придумал?

«Не знаю. Если это и так, какая разница — ты есть. Точно такая, как на моей картине, и даже твои запаховые железы выдают такие же феромоны, какие я восемь месяцев программировал на самом дорогом из генераторов. Только у меня не совсем получилось. Созданные мною запахи не смогли бы вступить в контакт с гормональной системой человека местной расы, у нас — и то не все поддавались их власти…»

— Хватит обо мне! — резко оборвала Художника альбиноска.

— А может, нет? — с нехорошим интересом спросил Воронков, для которого стала ясна по крайней мере одна из загадок этой женщины. Запахи, феромоны, гормоны… Какая, однако, пошлость!

— Я сказала — довольно…— голос Альбины завибрировал на низкой ноте. Художник отшатнулся, Джой зарычал — и Сашкина рука молниеносным движением выхватила «Мангуст» из-под плеча. Рукоятка пистолета словно сама ввинтилась в ладонь, уютно там расположившись.

— Продолжаем разговор? — предложил Воронков, отходя в сторону, чтобы видеть одновременно обоих.

Но Художник с альбиноской в приглашениях не нуждались. Он что-то спросил, она ответила — но поскольку разговаривали они между собой, Сашка теперь слышал лишь звуки их голосов. Отрывистые лающие звуки перемежались с мелодично пропеваемыми фразами… Нет, что-то понять всё же было можно! Вот Альба что-то предлагает Художнику, он не верит, она убеждает… Воронков напрягся, пытаясь вникнуть в смысл разговора — но в этот момент Художник обратился к нему сам.

«Тебе здесь опасно. Вообще здесь, в твоём мире. Я смогу тебя спрятать на время у себя, пока Белый Демон не уберёт опасность».

— Неплохо. А собаку можно с собою взять?

«Конечно. Я бы ещё долго искал нужный компонент для ввода моей Двери в реальность, но она может сделать прямо сейчас».

Альбиноска, безусловно понимавшая, о чём идёт речь, усмехнулась и, почти не глядя, опустила одну из кистей Художника в банку белой нитроэмали.

«Правильно, уж кто-кто, а эта должна в белом цвете разбираться…» — мелькнула у Сашки мысль. А она тем временем подошла к картине и короткими точными движениями наложила три аккуратных мазка.

Лишь теперь Воронков понял, чем отличаются «картины» Художника от просто картин. Дверь оживала на глазах, приобретая объёмность, вещественность. Как на убыстренной киноленте стебель вырастает из зерна, реальность словно бы вырастала из своего образа, созданного из самых обыкновенных красок. Этот неуловимый, и в то же время явственный процесс занял меньше секунды, и вот — в доселе глухой стене красуется настоящая дверь, уже безо всяких больших букв в названии. Самая обычная, немного старомодная дверь, через которую Сашка Воронёнок с собакой Джоем сейчас уйдут и укроются от неведомой опасности.

Художник повернулся, сделал несколько шагов, и потянул ручку на себя. Ржавая пружина натянулась, и маленький человечек в нелепой хламиде уверенно шагнул в темноту, открывшуюся за ней. Шагнул, призывно махнул рукой и пропал из виду.

Пружина заскрипела, и дверь, соединяющая два мира, хлопнула примерно с тем же звуком, с каким хлопала дверь в знакомой булочной.

— Ну что, Джой, пойдём, что ли?

Сашка на мгновение перевёл взгляд на собаку, и этого мгновения альбиноске хватило. Воронков успел лишь вновь повернуть голову — и увидел, как нечто, отдалённо напоминающее оружие, в руках у альбиноски извергло из себя знакомый, слишком знакомый голубой луч. Этот луч издевательски неторопливо пролетел через всю мастерскую и воткнулся в дверь, оставшись торчать там, словно стрела или копьё. От места его удара по ярким краскам двери побежала волна серой бледности, словно этот голубой осколок стекла жадно выпивал краски из всего, до чего мог дотянуться.