– Ну вот, ты купил корову – теперь и молочко получишь!
Ее слова привели его в ужас.
Но эти чувства быстро прошли. Он очень скоро понял, что такое большая, сильная, здоровая женщина. Его руки шарили в темноте, пока он окончательно не удостоверился, что мощный зад Белл был только ее и она не пользовалась толстыми подушечками, которые, как он слышал, многие женщины подкладывают под одежду. Хотя он не видел ее обнаженной – Белл всегда задувала свечи заранее, – она показала ему свои груди. Груди были большими – ей точно хватит молока, чтобы выкормить мальчика, и это очень хорошо. Но грубые шрамы от кнута на спине Белл ужаснули Кунту.
– Эти шрамы останутся со мной до могилы, как и у моей мамми, – сказала Белл. – Но моя спина – это пустяки по сравнению с твоей.
Кунта удивился, потому что сам никогда не видел своей спины. Он уже забыл об избиениях и порках – ведь прошло целых двадцать лет.
Кунте очень нравилось спать на высокой постели Белл, на мягком матрасе, набитом хлопком, а не соломой и кукурузными стеблями, рядом с теплой женщиной. И лоскутные ее одеяла были мягкими и теплыми. Он никогда еще не спал в такой роскоши – между двумя простынями. Еще приятнее были красивые рубашки, которые Белл шила для него, а потом стирала, крахмалила и гладила – каждый день. Белл даже ухитрилась как-то смягчить кожу на его жестких высоких ботинках: смазывала их салом. А еще она вязала ему носки, в которых так хорошо было его искалеченной ноге.
Кунта несколько лет целыми днями возил массу, а потом возвращался в хижину, съедал холодный ужин и засыпал в одиночестве. Теперь Белл кормила его так же, как и массу – если, конечно, не готовила для хозяина свинину. Когда он возвращался домой, над очагом уже кипел котелок с ужином. Ему нравилось есть с белых красивых тарелок с ножом, вилкой и ложкой, которые она принесла из большого дома. Белл даже побелила свою хижину снаружи и изнутри – Кунте постоянно приходилось напоминать себе, что теперь это
Глава 66
Хотя после «прыжка через метлу» они стали очень близки, Кунта чувствовал, что Белл не до конца ему доверяет. Порой на кухне или в хижине она начинала что-то говорить, но тут же резко меняла тему. Кунта страшно злился, и только гордость не позволяла ему выказать свои чувства. Не раз он узнавал от Скрипача и садовника то, что явно было подслушано под дверями массы. Не то чтобы он хотел это узнать. Кунте было больно, что она не сказала
– И теперь он сам станет доктором и прославится еще больше, чем тот, кто его обучил? – спросила Белл.
– Откуда нам знать? Масса сказал, что прочел об этом. Вы вряд ли узнали бы об этом от кого-то другого, – раздраженно ответил Кунта.
– Ну ладно, займусь делами, – ответила Белл, быстро меняя тему.
В тот день Кунта делился с ней новостями в последний раз. Всю неделю он ни слова не сказал об этом – да и ни о чем другом. В конце концов Белл поняла намек. В воскресенье вечером после вкусного ужина при свечах в хижине она положила руку ему на плечо и шепнула:
– Мне нужно сказать тебе что-то важное.
Белл ушла в спальню и вернулась с газетой – Кунта знал, что пачка газет лежит под их кроватью. Он всегда считал, что Белл просто нравится переворачивать страницы – многим черным это нравилось, и даже бедным белым, которые слонялись по городу, раскрыв газету, хотя и Кунта, и все остальные отлично знали, что они не в состоянии прочесть ни слова. Но по таинственному виду Белл он с изумлением понял, что именно она хочет ему сказать.
– Я умею читать, – тихо сказала Белл. – Если масса узнает, он сразу же продаст меня.
Кунта молчал. Он давно понял, что Белл скажет гораздо больше, если ее не расспрашивать.
– Некоторые слова я знала еще с детства, – продолжила Белл. – Меня научили дети моего массы. Им нравилось изображать учителей, а масса и миссис не обращали на нас никакого внимания. Белые люди считают, что ниггеры слишком глупы, чтобы чему-то научиться.