Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

— Что же ты считаешь нашумевшим? — спрашиваю я оттуда, рассматривая в зеркало свое лицо, и отмечаю, что у меня глаза черные, с блеском. Мне сейчас нравятся мои глаза; мать часто говорила, что я очень похож на отца. Что ж, отец наградил меня неплохими глазами, вот только ростом я переборщил — сто девяносто. А впрочем, рост что надо; когда я иду по улице, женские взгляды в мою сторону красноречиво говорят, что рост мужчины не последнее дело.

Я вижу в зеркале лицо Тулузина, он стоит в дверях ванной, привалившись плечом к косяку.

— Нашумевшего сейчас нет, Иван, и скоро не предвидится. Толстой, старик. Лев. Кто же еще? — говорит он. — Ты как планируешь свой выходной?

— Да как… Вот сейчас побреюсь, схожу в магазин. Что-нибудь сообразим.

Я не говорю, что у меня ни копейки в кармане, и думаю о соседе, который охотно меня выручает в трудные моменты. Я только не люблю у него занимать — слишком он охотно дает и потом никогда не спрашивает.

— Я не пью, Иван.

— Совсем? — удивляюсь я. — Ты смотри, а я думал…

Он пожимает плечами:

— Водка требует денег, деньги — работы, работа сверх меры порабощает и отупляет человека. Цепная реакция.

— Ишь ты! — говорю я с невольным уважением, хотя что-то не нравится мне в рассуждениях Тулузина; может быть, не нравится именно эта утонченная расчетливость.

— Все равно мне надо позавтракать, — говорю я.

— Пойдем к нам. У нас с самого утра в квартире господствуют волнующие запахи.

Я глотаю слюну. Тулузин улыбается.

— Да нет, спасибо, Степан. Хочешь, пойдем в кафе?

— Ну что ж.

— А потом можно махнуть на левый берег, а?

— Хорошо, я сам хотел тебе предложить. Знаешь, иногда тянет в прошлое, даже если это прошлое было детством. Здесь много хорошеньких девушек сейчас?

— Есть, — смеюсь я. — И даже очень.

— Как у тебя насчет этого?

— Да так, — смущаюсь я. — Ничего, нормально.

— Слушай, у меня мелькнула идея. Понимаешь, папа, мама, а я взрослый человек…

Я гляжу на него, смеюсь.

— Говори, Степка, чего?

— Да вот если когда будет нужно, у тебя ведь отдельная квартира…

— А-а… — тяну я. — Понятно. Все здесь в твоем распоряжении, вот тебе второй ключ. Если дверь заперта — значит, меня нет. С понедельника я в ночной. Ты жениться не думаешь? Как у тебя с Риной?

Он мрачнеет, затем доверительно машет рукой.

— Кончено, Иван. Когда я зимой приезжал, познакомился тут с одной — в десятом классе была. В этом году окончила. Поступать на медицинский собирается, звонил вчера, договорились встретиться.

— Как звать?

— Таня. Смешная, совсем ребенок, а хороша. Знаешь, мне кажется, на этот раз я приехал удачно.

— В каком смысле?

Он глядит на меня, принимая мой вопрос за шутку, и я ловлю себя на том, что во мне начинает пробиваться раздражение, но я его подавляю, потому что мне страшно не хочется показаться смешным, и я ничего больше не говорю. В конце концов мы действительно взрослые мужчины и, убеждаю я себя, в словах Степки нет ничего плохого.

— Ты можешь пригласить ее на пляж. Как-нибудь выберем денек — и на левый берег. Познакомишь?

— Ты, говорят, дружишь с Галкой? — спрашивает он вместо ответа, и я молча киваю. Мне хочется забрать у него ключ, который он уже успел опустить в карман, но мне опять помешала мысль показаться смешным.

У Галки родимое пятнышко на шее возле правого уха — я гляжу на это пятнышко, и мне хочется его поцеловать. Мы сидим на чугунной скамье в парке — фонтан не работает, его включают лишь перед вечером, когда в парк стекается много народу, — хотя Амур рядом и экономить воду вроде бы не к чему.

— Не могу, Ваня, ну, честное слово, не могу, — говорит Галка. — У меня масса дел, понимаешь? Ну, не сердись, мать больна, отец опять в рейсе, ну как можно?

— А меня мучить можно? — невольно вырывается у меня, и я чувствую, как краснею, потому что она мне ничего еще не обещала, и никакого серьезного разговора между нами не было, и я не имею права ничего от нее требовать. Она пропускает мою дерзость мимо ушей, она лишь на минуту прикрывает глаза, и я чувствую, как сильно я ее люблю и больше всего вот за эту изумительную чуткость. У нее на коленях розовый лист тополя, я не знаю, почему он розовый, но это лист тополя.

— Кто у тебя убирает квартиру? — спрашивает она, легонько прикасаясь к моим пальцам, сжавшим чугунную спинку скамьи.

Я еще сильнее сжимаю пальцы.

— Сам… Кто же еще?

— Хочешь, я приду как-нибудь.

— Ни за что, — неожиданно пугаюсь я. — Ты чего это выдумываешь, Галка?

— Я могла бы прийти, ну, в субботу, — говорит она, и я вижу, как смеются ее глаза. — Или лучше в понедельник на следующей неделе. Я хорошо умею мыть полы, честное слово.

— Честное слово? — еще более растерянно переспрашиваю я. Она поворачивает ко мне лицо, и я плохо вижу его сейчас.

Она говорит всего только одно слово, и я скорее угадываю его, потому что все звуки и шум исчезают.