Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

Я не хотел плыть, я хотел дойти до отмели по дну и вскоре стал нырять с головой; и все-таки я шел по дну, а потом выдохнул из себя весь воздух, чтобы стать тяжелее, опустился на дно и пополз; под моими конечностями что-то потрескивало, а я все полз. Потом мне захотелось дышать, но я все полз; и мне было интересно в этом немом мире, потому что я полз с открытыми глазами и видел зеленую воду, смутные возвышения на дне и бесформенные кусты холодных водорослей. Когда терпеть стало уже невозможно, я оттолкнулся и вылетел на поверхность, и вдруг оказалось, что воды мне всего до плеч и отмель почти рядом. Я сел на песок и потом вспомнил, что в сумке у меня десяток пирожков с мясом, несколько огурцов и бутылка фруктовой воды — она так и называлась — «Фруктовая». И тогда я понял, что прошло уже порядочно времени и, наверное, пора пообедать. Но вместо этого я начал мерить отмель: двадцать моих шагов в длину и пять с четвертью в ширину. Мне не хотелось есть, и я опять лег на песок и долго лежал; и, вероятно, заснул и спал долго, потому что когда я опять стал о чем-то думать, то в первую очередь поймал себя на том, что очень хочу есть. Голова слегка болела от солнца, но, как только я вошел в воду и окунулся, боль прошла и лишь увеличился аппетит. Я поплыл к берегу, развязал свою сумку и съел все, что в ней было.

Солнце было еще высоко, людей в этом месте не прибавилось, и мне нравилось мое одиночество. Вот только к вечеру, как мы и договорились, сюда должны подойти Тулузин с Таней, но мне не хотелось, чтобы они меня нашли, и я тихонько сидел и теперь читал «Праздник, который всегда с тобой». От палящего солнца меня укрывал большой куст тальника, все кругом пахло зноем, пели цикады, и было хорошо сидеть и читать добрую, умную книгу и думать о понедельнике, когда должна прийти Галка.

Но Тулузин с Таней все-таки нашли меня. Я еще издали увидел, что у них что-то произошло; девушка глядела в сторону, была растерянна и подавлена, и мне показалось, что она только что плакала. Тулузин был в плавках, и весь как медный бог, и свою одежду нес в руках. А Таня шла одетая в своем открытом ситцевом платьице. Тулузин сразу опустился рядом со мной на песок, а Таня, едва приметно кивнув и покусывая травинку, отошла от нас к воде и опустилась на гальку шагах в двадцати от нас. Вся она была маленькая и беззащитная, и я знал, что она собирается снова плакать и, если бы не мы, давно бы плакала горько и безутешно. И мне подумалось, что нехорошо, когда светит такое большое и щедрое солнце и плачет девушка.

— Ты не хочешь пойти к ней? — спросил я Тулузина, указывая глазами на Таню.

Тулузин не ответил, пожал плечами и засмеялся.

— Дай закурить, у меня папиросы кончились.

Я молча указал ему на свои сложенные брюки, где сверху лежала пачка сигарет. Он курил быстро и жадно, искоса следя за Таней; и девушка словно почувствовала его взгляд, встала и ушла от нас еще дальше по берегу.

— Танюшка! — снисходительно-ласково окликает ее Тулузин, продолжая сидеть не шевелясь, но она не оглядывается и уходит; и я знаю, что она плачет.

— Что у вас все-таки произошло?

— Да ничего, — Тулузин лениво смеется. — Так, разведка боем. И поцеловать нельзя, подумаешь, царевна Несмеяна. Привыкнет, все они сначала так.

Я морщусь, мне не нравится его насмешливый тон. Я чувствую, что в душе он посмеивается сейчас и надо мной. «Впрочем, какое мне до них дело, — пытаюсь я внушить себе, но во мне все равно появляется раздражение. — Черт их принес, такой хороший был день, и чайки кричали и ссорились между собой, и песок был теплый и приятно жег ноги. А теперь? Теперь надо делать при них понимающее, дружеское лицо, дышать нагретым бензином, а так можно было валяться на песке до самого вечера и возвращаться в город по холодку, когда вечерний свежий ветер бьет в лицо и правый берег нарастает с каждой минутой громадой огней».

Тулузин раздражает меня, и я хочу скрыть это, потому что начинаю чувствовать, как в былые годы, свою зависимость от него, меня это бесит, и я ничего не могу с этим поделать.

— Пари, Иван, что ты подумал сейчас обо мне какую-то гадость.

— А еще о чем ты подумал? — отвечаю я, не глядя на него, и знаю, что он повернул ко мне голову и смотрит с насмешкой.

Мне не хочется отвечать и разговаривать с ним, и я отмалчиваюсь.

— Ну, а все-таки?

— Пошел ты к черту, вон пароход подходит, — говорю я, поднимаю свою сумку и ухожу к дебаркадеру.

На песчаной косе недалеко от берега опять отдыхают чайки, и я с сожалением вспоминаю, как хорошо мне было одному на берегу. Я знаю, что за мной сзади следят, и я подхожу к берегу, опускаюсь на корточки и плещу в лицо воду, обильно захватывая ее в ладони.