Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

Своеобразие северных рек всегда привлекало Головина, они не походили на своих степных сестер; питаемые ледниками, они разливаются к осени, и тогда их воды бывали особенно холодны. Правда, разлившись, они становятся спокойнее, но только чужак мог обмануться — мели, водовороты, неизмеренные глубины, подводные заломы… Не просто понять характер горной реки; Головину он напоминал судьбу человека, прожившего долгую и трудную жизнь и не желающего о ней рассказывать, и он от своих же мыслей недоверчиво покачал головой; скоро его позвали завтракать, и он был бледнее обычного. Кочегаров, розовый, чисто выбритый, приглядываясь к нему, спросил:

— Вы здоровы, Трофим Иванович?

— Вполне.

Начальник снабжения сострил что-то насчет города, холостяцкой жизни и добавил, что машины получены первоклассные и план теперь должен круто полезть вверх.

— Да-да, пожалуй, — сказал Головин, думая о своем.

Против течения шли тяжело, дни коротали за книгами и рыбной ловлей, но большей частью отсыпались на будущее.

Косачев вел дневник, по-детски радуясь иногда удачной мысли. Ночевали в удобных для стоянок местах, разводили костры; несмотря на ночные заморозки, было тепло и весело. В одну из ночей, на рассвете, проснулись от медвежьего рева, не успели очухаться, как рухнула палатка, прикрыв спящих и вставших; Афоня позднее убеждал всех, что медведь навалился именно на него. Выстрелом в упор медведя свалил капитан катера, спавший в отдельной палатке, и Афоню извлекли полумертвого, и он, отдышавшись немного, незаметно ушел к реке, чтобы привести себя в порядок; вернулся молчаливый и резко осунувшийся и все трогал убитого медведя за холодный нос. Неожиданное происшествие скрасило дорогу; правда, после Афоня дня три страдал животом.

Теперь и днем приходилось двигаться с осторожностью: шел сплав, река была усеяна сотнями тысяч бревен. Все думали о завершении пути и скучали, когда однажды уже перед вечером рулевой стотонной баржи «Курилы», заглядевшись на берега и задумавшись, не сразу обратил внимание на толчок, от которого вздрогнул весь корпус немудрящего судна, и, только почувствовав, что баржа начала тяжело оседать, он выскочил из рубки и стал звать на помощь.

Расталкивая лес, капитан повел катер к отлогому берегу: он сразу понял, что баржа пробита — такие дела были не в диковинку на Игрень-реке, и капитан торопился вытянуть баржу на мелководье. Головин, игравший с начальником снабжения в шахматы, услышав тяжелый, беспорядочный топот ног над головой, выбежал наверх.

— Да что ж это за разбой, два дизеля, — простонал выскочивший вслед за ним Кочегаров. — Новеньких, Трофим Иванович!

— Не суетись, вижу.

— Ах, черт! — вырвалось у капитана, когда метрах в двадцати от берега баржа покачнулась и стала спокойно погружаться, и все видели, как рулевой и его помощник Федька цепляются за рубку, но и она вскоре медленно, у всех на виду скрылась под водой, и люди вынырнули и, отфыркиваясь, торопливо поплыли к берегу.

Начальник снабжения изумленно поморгал и, сплюнув за борт, поглядел на Головина, стараясь показать себя спокойным и находчивым, сказал:

— Знаете, Трофим Иванович, такие случаи бывали и раньше, баржу можно выволочь тракторами. Как-то у Мертвых островов…

— Перестань, Кочегаров, — сквозь зубы процедил Головин. — Мало ли каких случаев не бывало на свете. Ах, черт возьми, шутка ли, два новеньких дизеля.

Бледный капитан — рыжеватый парень лет двадцати восьми — подошел к Головину, официально тронул короткими пальцами козырек фуражки:

— Что теперь делать, Трофим Иванович?

Головина, расстроенного сверх всякой меры, разозлил еще больше подчеркнуто казенный тон испуганного капитана, и, глядя в сторону, он недовольно буркнул:

— Попробуем вытащить хотя бы машины. Держи к берегу, Петренко.

За поворотом показался дымок второго катера с двумя баржами на буксире.

— Интересно бы глубину смерить, может, и не достанешь без водолазов.

— Узнаем.

— Не должно быть здесь глубоко, давай, давай, вон хорошее местечко: невысоко, и лес рядом.

Пока приставали, ставили палатки и ужинали, незаметно стемнело; над берегом появился редкий, тихий туман, и стало заметно прохладнее; уже в темноте собирали сушье для костра, и сигнальная лампочка на мачте катера казалась чем-то ненужным и лишним. Александр стал разжигать костер, отмахиваясь от комаров; от занявшейся огоньком бересты повалил черный, жирный дым, пламя быстро разгоралось; подошел Анищенко с охапкой сучьев, бросил их в кучу.

— Надо бы потолще чего срубить, — сказал он, — этой мелочи надолго не напасешься.

— Принесем еще по охапке каждый, и хватит на ночь, пошли, ребята, — сказал Александр; когда они вернулись, набрав сушья к костру, старшие уже совещались.