Коробка в форме сердца

— Нет, тебе вон туда, — сказала Арлин, кивнув в сторону ротвейлера и двери, ведущей в комнатку, когда-то приспособленную матерью под шитье, а теперь превращенную в крохотную спаленку. — Вон там приляг и отдохни. С ним я сама управлюсь.

— Все в порядке, — заверил Джуд Мэрибет. — Арлин за мной присмотрит.

— А с Крэддоком что будем делать? — спросила Мэрибет.

Стояла она совсем рядом, и Джуд, наклонившись вперед, уткнулся лицом в ее волосы, поцеловал макушку.

— Не знаю, — ответил он. — Зачем только ты ввязалась во все это вместе со мной? Отчего не сбежала вовремя, пока возможность была? Откуда в тебе столько упрямства ослиного, а?

— Я, как-никак, девять месяцев рядом с тобой ошивалась, — пояснила она, поднявшись на цыпочки, обвив руками Джудову шею и припав губами к его губам. — Наверное, от тебя и подхватила.

Какое-то время оба просто молчали, обнимая друг друга, покачиваясь из стороны в сторону.

42

Как только Джуд отстранился от Мэрибет, Арлин развернула его кругом и повела за собой. Он ожидал, что тетка отведет его в прихожую, а там они поднимутся по главной лестнице в спальню главы семейства, где и лежит отец. Однако вместо этого оба, миновав кухню, вышли в коридор, ведущий в заднюю часть дома, к бывшей Джудовой спальне.

Да, разумеется, отец лежал там, на первом этаже. Теперь Джуд смутно припоминал, как Арлин в одном из немногочисленных телефонных разговоров обмолвилась, что перенесла Мартина вниз, в старую комнату Джуда — ведь без беготни вверх-вниз по лестнице ухаживать за ним куда проще.

У порога Джуд напоследок оглянулся на Мэрибет. Та провожала его взглядом, стоя в дверях спальни Арлин, с лихорадочным блеском в усталых глазах, пока Джуд с Арлин не вышли из кухни, оставив ее одну. Вообще-то оставлять Мэрибет так далеко, посреди темного, обветшавшего лабиринта отцовского дома, Джуду вовсе не улыбалось. В эти минуты опасения никогда больше не отыскать дороги назад, друг к другу, отнюдь не казались такими уж безосновательными.

Коридор, ведущий к его прежней комнате, был узким, кривым, стены заметно покоробились. Вскоре Джуд с Арлин миновали намертво заколоченную дверь, затянутую проржавевшей проволочной сеткой, пузырем выпиравшей наружу. Дверь вела в грязный свинарник с тремя средней величины подсвинками внутри. Услышав шаги идущих, подрастающие поросята подняли пятачки, окинули Джуда и Арлин благосклонными, исполненными мудрости взглядами.

— Тут все еще свиньи есть? — удивился Джуд. — А кто за ними ухаживает?

— Сам-то как думаешь?

— Отчего ты их не продашь?

Тетка пожала плечами.

— Отец твой всю жизнь свиней разводил и сейчас, лежа в твоей комнате, слышит их. Возможно, это помогает ему не забыть, где он и… и кто он такой, — пояснила она, взглянув Джуду в глаза. — Думаешь, глупости все это?

— Нет, — ответил Джуд.

Арлин легонько толкнула внутрь дверь в бывшую Джудову спальню, и оба переступили через порог. Внутри оказалось на редкость жарко и душно, и вдобавок так воняло ментолом, что у Джуда заслезились глаза.

— Потерпи еще малость, — велела Арлин, — я только шитье приберу.

Оставив Джуда у косяка двери, она поспешила к узкой кроватке, стоявшей у левой стены. Джуд перевел взгляд направо. У противоположной стены на точно такой же койке лежал отец.

Глаза Мартина Ковзински превратились в узкие щелки, стеклянно поблескивающие полумесяцами зрачков из-под опущенных век, нижняя челюсть отвисла, костлявые руки с острыми, пожелтевшими кривыми ногтями покоились на груди. Отец всю жизнь был худощавым и жилистым, а сейчас, похудевший минимум на треть, наверное, весил не больше ста фунтов. Если б не воздух, негромко посвистывавший в горле, с виду казалось бы, будто он уже мертв. На подбородке отца белели мазки мыльной пены: очевидно, перед появлением гостей Арлин брила его. Мисочка с взбитой вручную пеной стояла рядом, на ночном столике, а над ее краем торчал деревянный черенок помазка.

С отцом Джуд не виделся тридцать четыре года, и сейчас, увидев его таким — жутко источенным голодом, забывшимся во власти предсмертных грез, едва не сомлел от нового приступа головокружения. Дышащий Мартин отчего-то казался только страшнее: пожалуй, будь он мертв, смотреть на него в таком виде было бы куда легче. Джуд ненавидел отца так давно, что был совсем не готов к каким-либо другим чувствам — к жалости, к ужасу… В конце концов, ужас ведь коренится в сочувствии, в понимании, каково это — переживать самое худшее, а отыскать в себе хоть чуточку понимания или сочувствия к человеку, лежавшему на кровати напротив, Джуд вовсе не ожидал.

— Он меня видит сейчас? — спросил Джуд.

Арлин бросила взгляд на отца.

— Вряд ли. На что-либо видимое он не реагирует уже который день. Конечно, речь ему несколько месяцев как отказала, но до недавнего времени он хотя бы гримасы строил или знак какой подавал, если ему что-то требовалось. Бриться очень любил, смочишь щеки горячей водой — улыбался, потому я и брею его до сих пор каждый день. Как знать, может, он и сейчас в душе этому радуется.