Коробка в форме сердца

— Чего долго-то так? Где застрял? — спросил Джуд.

44

— Вот мы с тобой, ты да я, и здесь. Совсем в стороне от дороги, — откликнулся мертвец.

Губы его шевелились совершенно беззвучно: голос Крэддока звучал только в Джудовой голове. Серебряные пуговицы пиджака поблескивали во мраке.

— Ага, — подтвердил Джуд. — Должна же эта забава когда-нибудь кончиться.

— Все еще полон боевого задора… бывает же в жизни такое!

Костлявые пальцы Крэддока коснулись лодыжки Мартина, скользнули поверх простыни к бедру. Глаза Марина были закрыты, но нижняя челюсть отвисла, выдыхаемый воздух тоненько, невесомо посвистывал в горле.

— Тысяча миль позади, а ты все поешь ту же самую песню.

Ладонь Крэддока легла Мартину на грудь. Казалось, мертвец проделывает все это рассеянно, машинально, ни разу не взглянув на старика, бьющегося за каждый предсмертный вздох на узкой кровати возле него, у стены.

— Мне твоя музыка не понравилась сразу. Анна взяла моду слушать ее на такой громкости, что у нормального бы человека кровь из ушей потекла. Известно тебе о дороге, ведущей отсюда в ад? Я сам много раз по ней ездил, и вот что тебе скажу: радио на этой дороге ловит всего одну станцию, а станция та не передает ничего, кроме твоих песен. Наверное, так дьявол начинает наказывать грешников еще по пути.

Подмигнув Джуду, Крэддок рассмеялся над собственной шуткой.

— Девчонку не трогай.

— О, нет. Когда мы помчимся ночной дорогой, она сядет между нами. Она уже заехала с тобой в такую даль, что бросить ее на полпути — просто свинство.

— А я тебе говорю: Мэрибет здесь ни при чем.

— Ты, сынок, мне не указ. Твое дело — слушать, что говорю я. А я говорю: девчонку ты задушишь. При мне. На моих глазах. Повтори. Скажи, что от тебя требуется.

«Перебьешься», — подумал Джуд, но в тот же миг сказал:

— Девчонку я задушу. При тебе. На твоих глазах.

— Ну, вот. Вот такие песни мне нравятся куда больше.

И тут Джуду вспомнилась песня, сочиненная на днях в вирджинском мотеле — и как пальцы с ходу нащупывали нужные аккорды, и навеваемый ими безмятежный покой. Казалось, все будет в порядке, все в его власти, а прочий мир где-то далеко-далеко, за созданной им незримой стеной — стеной музыки. Как там сказала Бамми? Пока сам песню не оборвешь, мертвецу над тобой верх не взять? И Джессика Прайс в том видении обмолвилась, что под гипнозом Анна, не желая подчиняться чужой воле, заглушая голоса, которых не хотела слышать, начинала петь…

— Вставай, — скомандовал мертвец. — Хватит лениться. У тебя дела — там, в другой комнате. Девчонка тебя заждалась.

Однако Джуд его больше не слушал. Сосредоточившись на музыке в голове, он слышал только ее — такую, какой она станет, записанная с полноценной группой, подхваченная негромким звоном тарелок и дробью ведущего барабана, плюс медленный, глубокий пульс басовых струн. Старик говорил, говорил, втолковывал ему что-то, но новая песня Джуда заглушала его слова почти целиком.

Затем Джуду вспомнился радиоприемник из «Мустанга» — тот, старый, вынутый из приборной панели и замененный цифровым спутниковым радио с DVD-плеером. Оригинальный приемник был самым обычным, рассчитанным на амплитудно-модулированное вещание, со стеклянной лицевой панелью, освещавшей кабину жутковатой потусторонней зеленой подсветкой, словно аквариум изнутри. В воображении Джуда из старого радио немедля зазвучала все та же, его собственная песня, его собственный голос, выкрикивающий слова в лад дрожащим, реверберирующим гитарным нотам. Его песню крутила одна станция, а погребенный под ней голос старика передавала другая, полночная, откуда-то издалека, с юга, из этих, «оставайтесь-с-нами-ради-Господа-нашего-Иисуса-Христа», где нет никакой музыки, сплошь болтовня, но сигнал слабоват — разберешь два-три слова подряд, не больше, а остальное тонет, теряется в треске помех.

Крэддок в очередной раз велел ему сесть, но Джуд даже не сразу понял, что и не думает подчиняться.

— Поднимайся, тебе говорят.