Коробка в форме сердца

Джуд шевельнулся, приподнялся — и вновь опустил голову на подушку. В воображении он до отказа откинул назад спинку водительского сиденья, выставил ноги в окно, а приемник играл, играл его песню, а за окном, в теплых летних сумерках, тянули свою песнь сверчки. Вскоре он обнаружил, что тоже негромко, без слов, напевает себе под нос — не в лад, но вполне узнаваемо напевает все ту же, на днях сочиненную песню.

— Я с тобой разговариваю. Ты меня слышишь, сынок? — спросил мертвец.

Слова Крэддока Джуд разобрал только благодаря движениям губ. По губам все читалось великолепно, явственней некуда, но голоса он не слышал вообще.

— Нет, — честно признался он.

Верхняя губа Крэддока дрогнула, обнажив зубы в ядовитой усмешке. Рука его, по-прежнему лежавшая на груди отца Джуда, скользнула выше, остановилась на горле. Ветер снаружи взревел, звучно хлестнул по оконным стеклам струями ливня, но не прошло и минуты, как шквал утих, и в наступившей тишине Мартин Ковзински тоненько, жалобно застонал.

На время забывший об отце (все его мысли занимали повторяющиеся, точно эхо, кружащие в голове пассажи новой мелодии), Джуд оглянулся на стон. Широко открытые, округлившиеся глаза Мартина остекленели от ужаса: отец не мигая глядел сверху вниз, на Крэддока. Мертвец тоже обернулся на стон, усмешка его угасла, костлявое, изборожденное морщинами лицо сделалось спокойным, задумчивым.

— Это он. Посланник. Посланник смерти, — монотонно, с присвистом просипел Мартин.

Мертвец вновь перевел взгляд на Джуда. Казалось, черные пятна поверх его глаз вот-вот заклокочут, будто кипяток в котелке. Губы Крэддока зашевелились, голос на миг зазвучал явственнее — пусть приглушенно, с дрожью, однако вполне различимо на фоне Джудовой личной, лишь для него предназначенной песни.

— Возможно, ты меня заглушить и сумел, но у него-то не выйдет, — сказал Крэддок.

Склонившись над отцом Джуда, мертвец стиснул ладонями его щеки. В тот же миг дыхание Мартина сделалось частым, прерывистым, в каждом поспешном, неглубоком вдохе чувствовался неудержимый страх. Веки отца затрепетали, а мертвец, подавшись вперед, приник губами к губам Мартина.

Отец Джуда вжался затылком в подушку, уперся ногами в постель, оттолкнулся, как будто вправду мог спрятаться от мертвеца в глубинах матраса… и с последним судорожным вдохом втянул мертвеца в себя. Произошло все это в один миг — точно таким же образом на глазах зрителей исчезает неизвестно куда шарф, продернутый сквозь кулак фокусника. Крэддока смяло, будто клок упаковочной пленки, угодившей в раструб пылесоса. Последними в горле Мартина исчезли его черные, до блеска отполированные туфли, горло Мартина вспучилось, вздулось, точно тело змеи, целиком заглотившей песчанку, но спустя долю секунды Крэддок, миновав гортань, проскользнул дальше, и шея отца вновь стала обычной — тощей, обвисшей, сморщенной.

Отец Джуда поперхнулся, закашлялся, сдавленно захрипел. Бедра отца приподнялись над кроватью, спина выгнулась дугой, так что Джуду сама собой пришла на ум мысль об оргазме. Глаза Мартина полезли на лоб, меж зубов мелькнул кончик высунутого языка.

— Выплюнь бяку, пап, — сказал Джуд.

Похоже, отец его не услышал. Рухнув на кровать, Мартин вновь изогнулся дугой, как будто в попытках сбросить кого-то, сидящего на груди. В горле его сдавленно, влажно забулькало, посреди лба проступила синеватая жила артерии, губа вздернулась кверху, обнажая в собачьем оскале остатки зубов.

Однако еще секунда, и отец Джуда разом обмяк, осел на матрас, неторопливо разжал вцепившиеся в простыни пальцы. Глаза его устрашающе ярко побагровели: кровь из полопавшихся сосудов окрасила алым белки. Замерев, Мартин поднял немигающий взгляд к потолку. На отцовских зубах краснели потеки крови.

Джуд замер, не сводя с отца глаз, прислушался, дышит ли Мартин, однако услышал только скрип досок под натиском ветра да перестук хлещущего в стену дождя.

Собрав последние силы, Джуд сел, развернулся, опустил ноги на пол. Сомневаться не приходилось: отец — тот самый, кто размозжил дверью в подвал Джудову руку и тыкал дулом охотничьей одностволки в грудь матери, тот самый, кто правил вот этой фермой при помощи кулаков, бляхи ремня и глумливого хохота, тот самый, кого Джуд не раз и не два мечтал прикончить собственными руками, — мертв. Однако смерть отца ему кое-чего да стоила. Живот заныл, как будто его только что вырвало снова, как будто из его тела выжали, силой выдавили нечто такое, с чем он совсем не желал расставаться… возможно, давнюю ненависть.

— Пап? — окликнул Джуд Мартина, заранее зная, что ему никто не ответит.

Поднявшись с кровати, он покачнулся от нового приступа головокружения, по-стариковски, едва волоча ноги, шагнул вперед и оперся перевязанной левой ладонью о ночной столик, чтоб не упасть. Казалось, колени могут не выдержать, подогнуться под тяжестью тела в любую секунду.

— Пап? — снова сказал он.