Коробка в форме сердца

Джуд, из последних сил опираясь на локти, пополз к ней. Мэрибет что-то шептала, только расслышать ее сквозь сдавленный кашель отца, грохочущего пятками об пол в припадке предсмертных конвульсий, удалось лишь с великим трудом.

— Он на этом… не успокоится, — сказала Мэрибет. — Снова… снова придет… никогда от… от своего… не отступится.

Джуд огляделся в поисках чего-нибудь подходящего, чтоб залепить рану в горле. Подполз он так близко, что кровь, растекшаяся вокруг Мэрибет, заплескалась, захлюпала под ладонями. Заметив кухонное полотенце, висящее на ручке дверцы духовки, Джуд сдернул его и сжал в кулаке.

Взгляд Мэрибет был устремлен прямо ему в лицо, однако у Джуда создалось впечатление, будто на самом деле она его не видит — глядит сквозь него в какую-то неведомую даль.

— Слышу… Анну… Слышу… Анна зовет… Дверь… дверь сделать нужно. Нужно впустить… ее к нам. Давай… делай дверь. Сделай дверь… а я ее… отворю.

— Помолчи лучше.

Убрав руку Мэрибет с горла, Джуд прижал к ране скатанное жгутом полотенце, но Мэрибет ухватила его за запястье.

— С той… стороны… я дверь открыть… не смогу. Медлить… нельзя. Со мной… все кончено. С Анной… тоже. Нас уже… не спасешь, — упорно шептала она (крови-то, крови-то сколько). — Помоги нам… спасти… тебя.

Отец возле дальней стены зашелся в новом приступе кашля, сдавленно заперхал, будто отхаркиваясь. Что встало ему поперек глотки? Да уж известно что.

Глядя на Мэрибет скорее с недоверием, чем со скорбью, Джуд невольно погладил ее по неожиданно холодной на ощупь щеке. Он обещал. Обещал, если не Мэрибет, то себе самому, что позаботится о ней, защитит… и вот, пожалуйста: теперь она, с перерезанным горлом, только и думает, как уберечь от смерти его.

Каждый вдох давался Мэрибет с боем, все ее тело тряслось неудержимой дрожью.

— Давай, Джуд, — прошептала она. — Давай же… за дело…

Приподняв руки Мэрибет и уложив их поверх кухонного полотенца на ране — а то мало ли, еще свалится невзначай, — Джуд развернулся, пополз по ее крови к краю лужи. Неожиданно для себя самого он вновь обнаружил, что напевает новую, на днях сочиненную песню, мелодию вроде южного спиричуэла, этакой панихиды, тренодии в стиле кантри. «За дело»… легко сказать. Как делаются двери для мертвых? Может, рисунка хватит? Задумавшись, чем, собственно, рисовать, он опустил взгляд, увидел алые отпечатки собственных ладоней, оставленные на линолеуме, обмакнул палец в кровь и начал чертить линию на полу.

Когда черта достигла подходящей, на его взгляд, длины, Джуд начал новую, под прямым углом к первой. Вскоре кровь на кончике пальца иссякла, подсохла, и Джуд неуклюже развернулся к Мэрибет — к огромной, дрожащей луже крови, вытекшей из ее ран.

Позади Мэрибет он увидел Крэддока, выбирающегося наружу из разинутого отцовского рта. Лицо Крэддока исказилось от натуги, опущенная книзу рука упиралась в лоб Мартина, а другая — в плечо. На уровне пояса тело мертвеца сминалось до толщины каната (тут Джуду снова представился огромный кусок целлофановой пленки, скомканный, скрученный в жгут), целиком заполнявшего рот Мартина и, очевидно, тянувшегося дальше, пробкой закупоривая горло. Внутрь Крэддок проник без труда, будто нырнувший в «лисью нору»[107] солдат, а вот назад лез с трудом, вроде человека, увязшего по пояс в трясине.

— Ты умрешь, — заговорил мертвец. — Эта сучка умрет ты умрешь и втроем мы поедем помчимся дорогой ночной хочешь спеть ляляля уж я научу тебя петь научу научу!

Обмакнув ладонь в кровь Мэрибет, смочив ее целиком, Джуд снова отвернулся от них обоих. В голове не осталось ни единой мыслишки. В эти минуты, возобновив рисование, он превратился в машину, тупо ползущую вперед и вперед. Закончив притолоку двери, он развернулся кругом и повел третью линию обратно, к Мэрибет. Черта выходила грубой, извилистой, местами чересчур жирной, местами вовсе сходящей на нет.

Порогом двери оказалась кровавая лужа. Добравшись до нее, Джуд взглянул в лицо Мэрибет. Перед ее футболки промок от крови насквозь, на побледневшем как полотно лице застыла гримаса равнодушия ко всему миру. На миг Джуду показалось, что уже поздно, что Мэрибет мертва, но тут ее веки легонько, едва-едва дрогнули, приподнялись, в потускневших глазах блеснули искорки жизни.

Крэддок пронзительно взвыл от досады. К этому времени он выбрался наружу почти целиком, кроме одной ноги, и уже пробовал встать, однако его ступня застряла где-то у Мартина в брюхе, да так прочно и глубоко, что не выпрямиться. В руке Крэддок держал изогнутое полумесяцем лезвие бритвы, а петля золотой цепочки, поблескивая, покачивалась внизу.