Вновь повернувшись к нему спиной, Джуд тупо уставился на кривоватый проем двери, вычерченной кровью посреди кухни. Длинная, изрядно неровная, нарисованная дверь казалась порожним ящиком, в котором нет ничего, кроме нескольких темно-красных отпечатков ладоней. Что-то тут было не так, чего-то тут не хватало, вот только чего? Поди разбери, хотя… Да, верно, верно: какая же это дверь, если ее не открыть! Подумав об этом, Джуд прополз немного вперед и нарисовал на двери кружок, изображающий ручку.
Тут на него упала тень Крэддока. «Выходит, призраки могут отбрасывать тень?» — удивился Джуд. Устал он страшно. Так устал, что и думалось-то с трудом. Встав на колени посреди нарисованной двери, он почувствовал, как дверь содрогнулась от сильного толчка с той стороны. Казалось, ветер, до сих пор хлещущий в стены дома мощными, полными ярости шквалами, решил проникнуть внутрь снизу, сквозь линолеум.
Вдоль правого края двери протянулась, вспыхнула ослепительной белизной тонкая полоска яркого света. За первым толчком последовал второй, да такой сильный, будто из подпола в кухню рвется ягуар, за вторым — третий. Толчкам сопутствовал оглушительный грохот. Дом вздрагивал, на пластиковом подносе у раковины жалобно дребезжали тарелки. Почувствовав, как подаются вверх локти, Джуд рассудил, что на четвереньках стоять больше незачем: силы и так на исходе. Упав на бок, он откатился от нарисованной двери и перевернулся на спину.
Крэддок в черном костюме мертвеца возвышался над Мэрибет. Воротничок его рубашки сбился на сторону, шляпа куда-то исчезла. Дальше он отчего-то не двигался — замер на месте как вкопанный, недоверчиво глядя под ноги, на вычерченную на полу дверь, будто на потайной люк, ловушку, в которую чудом не провалился.
—
Ответ Джуда словно бы прозвучал откуда-то издалека… а может, из брюха фокусника-чревовещателя:
— Мертвые — рано ли, поздно — свое возьмут, Крэддок. Отдай мертвым что причитается и не греши.
Кривоватая дверь вздулась, вновь опустилась вровень с полом, вздулась опять. Казалось, пол дышит. Луч света, такого яркого, что невозможно смотреть, пробежал вдоль притолоки, свернул влево, помчался вниз по противоположному краю двери.
Ветер взвыл громче прежнего, застонал на небывало высокой ноте. Спустя секунду Джуд понял, что посвисты ветра доносятся не со двора, что ветер свистит в щелях по краям нарисованной кровью двери. При этом дул ветер не из-за двери, наоборот — воздух тянуло из кухни вниз, да так, что у Джуда заложило уши, словно в самолете, слишком быстро идущем на снижение. Бумаги на кухонном столе зашуршали, взвились вверх, закружились под потолком наперегонки; огромная лужа крови вокруг бесстрастного, неподвижного лица Мэрибет подернулась легкой рябью.
Левая рука Мэрибет лежала за кромкой кровавой лужи, поверх проема двери. Пока Джуд не смотрел на нее, она повернулась на бок, а руку откинула в сторону и накрыла ладонью красный кружок, изображавший дверную ручку.
Откуда-то донесся собачий лай.
Еще миг, и нарисованная на линолеуме дверь распахнулась наружу, вниз. Казалось, Мэрибет непременно должна провалиться под пол — ведь, как-никак, створка двери поддерживала добрую половину ее тела, но ничего подобного не произошло. Вместо того чтоб упасть, Мэрибет как ни в чем не бывало парила в воздухе, будто распростертая на прозрачном стекле. Неровный параллелограмм, зев ловчей ямы посреди пола, засиял потрясающим, ослепительным светом, окутавшим Мэрибет со всех сторон.
Хлынувший в кухню свет был так ярок, что все вокруг превратилось в фотографический негатив, картинку из безукоризненно белых пятен пополам с неестественно плоскими, однотонными тенями. Фигура Мэрибет сделалась сплошным черным силуэтом, парящим над залитым светом провалом. Крэддок, стоящий над ней, прикрывая руками лицо, выглядел в точности как одна из жертв атомной бомбы, взорванной над Хиросимой, будто абстрактный портрет человека в натуральную величину, нарисованный пеплом на черной от сажи стене. Бумаги, по-прежнему в беспорядке кружащие над кухонным столом, почернели, стали похожи на стаю ворон.
Мэрибет, перевернувшись на другой бок, подняла голову… только теперь то была уже не Мэрибет — Анна. Из глаз ее струились лучи ослепительно-белого света, лицо стало суровым, непреклонным, словно приговор, вынесенный самим Господом.
—