Король франков

А Изабелла, присев к супругу, принялась расспрашивать его, что это за земля такая — Нормандия?

Глава 21 ПРОЩАНИЕ

Адальберон не стал откладывать дела в долгий ящик, и Карл Лотарингский был отлучён от Церкви вместе с племянником. Однако это не возымело действия, герцог лишь рассмеялся. И тут бы ему задуматься: ведь, начав с такого явного неповиновения Церкви, он тем самым уже обрёк себя на погибель! Ибо Церковь, этот мощный институт власти над людьми, не простит ему и не допустит к трону, мобилизовав против него армии иноземных государей и в первую очередь — империи. «Богоотступник! Враг христианства!» — вот лозунги, которыми духовенство подняло бы против Карла своего мирского союзника, свою защиту — карающий меч!

Карл этого не понял, увлечённый идеей захвата власти, которой его лишили. В Нижней Лотарингии и южных областях Франции он набрал сторонников, разжалобив их стенаниями о судьбах своих маленьких детей и собственной. Те до сих пор не желали признавать над собой власти Капета; сыграв на этом, последний Каролинг ослепил их щедрыми подачками. Сформировав, таким образом, порядочную армию, Карл двинулся на Лан — столицу королевства. Устроить деморализацию власти — вот мысль, завладевшая его умом. Это непременно подорвёт престиж Капета, и от него отшатнутся. В самом деле, что за король, позволивший врагу захватить столицу королевства? Однако Лан был хорошо укреплён, безуспешный штурм мог оттолкнуть от Карла кое-кого из его приверженцев, наиболее благоразумных. Подумав так, Карл заслал в город шпионов. Те быстро нашли его племянника и недовольных налогами Асцелина горожан, которые пообещали открыть ворота, если новый властелин отменит грабительский налог и вознаградит их. Карл пообещал, и ночью его войска вошли в город. И тотчас герцог, хорошо зная лисьи повадки Герберта, всегда старавшегося угодить тем и другим, дабы в любом случае не остаться в проигрыше, отправил ему послание, желая заручиться его поддержкой.

Падение Лана и в самом деле нанесло удар по авторитету обоих королей; Гуго понял это и тотчас стал собирать армию. К середине июня вокруг Парижа уже стояла шеститысячная конница, с которой оба короля и отправились осаждать Лан.

За день до этого Можер вместе с Изабеллой уехал к себе в Нормандию. Друзья гурьбой пришли проститься. Нормандец пообещал, что обязательно вернётся показать им сына, которого уже носит в своём чреве Изабелла.

Пришёл Рено. Долго молчал, глядя в лицо Можера, будто стараясь запомнить до конца, до последнего часа...

   — Мне будет не хватать тебя, — сказал он, опустив взгляд. — Нам всем будет не хватать... Ведь ты будто вихрь ворвался, закрутил всё, завертел, поставив с ног на голову, заставил говорить то, что всегда молчало, а кому надо умел закрыть рот... Тобою восхищаются, боготворят и тебя здесь никогда не забудут, нормандец. Ты храбрый воин, отважный норманн и... — Рено осёкся, то ли сбившись, то ли от волнения. Потом, сглотнув слюну, продолжил: — Ты мой верный друг и останешься им навеки. Я буду ждать сына Ричарда к себе в гости. И тебя, Изабелла, — поправился он. — Я жду вас обоих и не забуду никогда... То есть я хотел сказать, мы ждём: я и моя жена Констанция.

   — Почему она не пришла, брат Рено? — заволновалась Изабелла. — Разве она не знает?.. Я немедленно пойду за ней!

В это время вошла Констанция и сразу же бросилась подруге в объятия. Обе плакали, шепча что-то, обещая, целуясь.

   — Ну а что короли? — спросил Рено. — Простился ты с ними и с обеими королевами?

   — С одной. Для другой, думаю, это небольшая утрата. Что касается отца и сына, то я еле вырвался от них. Роберт прослезился и сказал, что вечером пойдёт к тебе; вы будете вспоминать меня. А отец горячо обнял и, поцеловав, выразил сожаление, что вынужден отпустить воина, который заменил бы ему добрый десяток из его охраны...

   — По-моему, он занизил число. Впрочем, он ведь не видел, как ты бился.

   — Ты так и останешься при церкви? — спросил Можер. — А жена?

   — Рядом стоит дом, где жил когда-то каноник. Мы поселимся там. А церковь... куда же мне ещё? Меня хорошо знают, и я уже знаком со всеми прихожанами. И потом, ведь это мой хлеб, Можер, что там ни говори. Мой пример — сущность духовенства: всех тех, кто нацепил на себя рясу, не желая работать. Что касается меня, то и в самом деле, что я умею, кроме как махать распятием, кадилом и мечом? Но меч, боюсь, уж долго не поднять: проклятая рана всё никак не заживает, чуть забудешься — даёт о себе знать.

   — Если тебе станет плохо, приезжай ко мне, Рено. Вы с Констанцией всегда будете самыми желанными гостями.

Во дворе послышалось конское ржание, голоса людей.

   — Это твой жеребец, — кивнул монах в сторону окна, — тот, которого ты выбрал. Жаль, нет корабля, хотя бы лодки: Сена живо доставила бы вас к Руану.

   — Мне тут кое-кто остался должен... Я предъявлю счёт, вот только подлечусь.

   — Ах да, помнится, ты хотел повесить епископа.

Можер усмехнулся:

   — Нет, Рено. Подумать — он не сделал ничего плохого, пусть живёт. А вот викарий — тот, что стегал тебя плетьми...