Король франков

   — Ты его, видно, здорово треснул тогда. Недавно он отдал Богу душу; всё жаловался, что болят рёбра и раскалывается голова.

   — Что ж, значит, двумя стало меньше. Остался Адальберон.

   — Перестань, зачем тебе это? Хочешь нажить ещё врагов?

   — Я обещал Людовику. И я убью архиепископа.

   — Что ж, как знаешь. Позови меня, быть может, тебе нужна будет помощь.

   — Ещё Герберт. Не нравится мне его хитрая рожа с лисьими глазками. Как-нибудь я его тресну, пусть размажет мозги по колонне.

   — Двуличная душа, не упустит своего. Чересчур осторожен, такого не поймать. Но и умён, в этом не откажешь. Поверь мне, он далеко пойдёт, с лёгкостью прошагав по трупам тех, кто мешает.

   — Да, чуть не забыл, Рено, остался ещё некий монах. Раньше он был в Лане, при церкви святого Павла, а теперь где-то тут, в Париже, никак его не встречу. Я пообещал утопить его, когда он пытался помешать мне спасти Роберта.

   — Оставь его, дело прошлое. Мало ли дураков на свете, всех не перетопишь, не хватит жизни. Да, вот ещё что, Можер... Мне приятно было найти в твоём лице единомышленника в вопросах духовного порядка, только не слишком высказывай свои взгляды на людях, можно поплатиться головой. Кто-то смолчит, а другой затаит зло. Церковь ныне набирает силу и безжалостно убивает тех, кто против неё, невзирая на божью заповедь о милосердии. Посмотри на меня. Скажешь разве, что я безбожник? Что считаю Библию и Евангелие бредом тупых фанатиков, а церковников — обыкновенными жуликами? У нас в монастыре часто жгли костры, а потом выбирали из них угли и складывали в одно место. Как-то я спросил, для чего это? Монахи ответили, что выдадут эти угли за останки костра, на котором горел один из мучеников, скажем, святой Фома. Я возразил, что это грозит разоблачением, но они, расхохотавшись, ответили, мол, пусть только кто попробует — пригрозят карой небесной, судом Божьим.

   — Дьявол меня забери! Что же дальше? Они продают эти угли?

   — Попробуй не купи, если не хочешь навлечь на себя гнев церкви. Как-то монахи показали мне некий пояс и спросили, хорош ли? Я ответил, что пояс и в самом деле не плох: обшит узорами, усыпан драгоценностями. Спросил, чей он? Оказалось — Богородицы! Я вытаращил глаза. Тогда они, рассмеявшись, объяснили, что нашли этот пояс в сундуке, в одной из сгоревших деревень. Конечно, он был не таким, а самым обычным, который крестьяне надевают зимой, чтобы не пробирал холод. Но они придали ему надлежащий вид и выставили в церкви ко дню Рождества Богородицы. Успех превзошёл все ожидания. Желающих увидеть этот пояс, а за отдельную плату потрогать, да ещё и приложиться к нему губами было столько, что весь монастырь на эти деньги гудел от пьяных оргий с местными потаскушками до самого Рождества. Однажды меня угораздило спросить об этом викария. Откуда, мол, здесь такой пояс? Да и о чём вообще мы говорим? Ведь Богородица жила тысячу лет назад, где могли разыскать такую реликвию? Впрочем, я не удивлюсь, если монахи однажды станут показывать или продавать нижнее бельё вышеупомянутой девы, отобранное у одной из крестьянок сборщиками налогов.

   — Теперь я понимаю, почему викарий хотел с тобой расправиться, — рассмеялся нормандец.

   — Ещё бы, ведь ему с тех смотрин перепал немалый куш. Так что если бы ты не подоспел, меня могли засечь до смерти. То же может произойти и с тобой, Можер, помни это, а потому умей притворяться, учись у духовенства. Ей-богу, неплохая позиция в наше время. Будь как все, не выделяйся, делай вид, что веришь любым басням, с тебя не убудет, а жизнь свою сохранишь.

   — Значит, если человек внезапно умер от болезни, то вместо того, чтобы выявить причину, я должен воскликнуть: «Ах, это Бог не услышал молитв!», «Так Богу было угодно», «Ах, покойник, вероятно, вовремя не исповедался или не проявлял при жизни должного почтения к церкви, не соблюдал постов, не молился, вот Бог и забрал его к себе!» А если больной выживет, то это означает, что Бог услышал чьи-то молитвы? Так я должен сказать?

   — Во всяком случае, не возражать, если хочешь, чтобы голова подольше оставалась на плечах.

   — Но ведь это бред!

   — Такое нынче время, Можер, и таков мой тебе совет. Церковь — колосс, которого уже не свалить. Он управляет людьми, что и нужно власти. Да ты и сам понимаешь. И видишь всю лживость и продажность этого колосса.

   — Что ж, спасибо, Рено. Буду помнить. Но архиепископу всё же сверну башку.

   — Он уже стар. Говорят, часто болеет. Сам уйдёт скоро. Береги лучше себя, Можер, ты всем нам дорог. Я не встречал человека искреннее, добрее. Ты умеешь радоваться жизни, зажигать всё вокруг, неси и дальше это знамя... А теперь прощай!

   — Прощай, мой славный монах!

И они от души обнялись.

Можера и Изабеллу вышли провожать все, никого не осталось во дворце.

Огибая Сторожевую башню, нормандец в последний раз оглянулся. Рено и Констанция, стоя у изгороди, посылали рукой прощальный привет.

Глава 22 В РУАНЕ