Король Красного острова

В груди возник неприятный холодок, через несколько минут рассосался, растекся по телу, идти стало тяжелее, ноги словно бы налились металлом, огрузли. Усталость, проклятая усталость…

– Не торопитесь, друзья, – попросил он охотников, – идите чуть медленнее, не то сил совсем нет.

Охотники нехотя сбавили шаг, один из них, только что улыбавшийся широко, недовольно пробормотал:

– Напротив, надо идти еще быстрее.

– Не надо, – сказал Устюжанинов, поправил заткнутые за пояс пистолеты, заметил, как охотник, вывернувший голову, недобро сощурил взгляд, но значения этому не придал: в конце концов, у него два пистолета, у Дешанеля два, у «амиго» копье и лук со стрелами, втроем они одолеют этих людей, если они окажутся негодяями.

Воздух раскалился еще больше, одежда, насквозь пропитавшись потом, стала сырой, неприятной.

Через несколько минут охотники вновь убыстрили шаг. «Они чего, двужильные, что ли?» – невольно подумал Устюжанинов.

Увы, с усталостью эти охотники были знакомы хорошо, и рады были бы отдохнуть, да не могли.

Часов у них, конечно, не было, да и вообще в ту пору часы имелись у очень немногих людей, – но точное время охотники знали без всяких часов – по множеству различных внешних примет и собственному внутреннему состоянию. Ошибались они редко.

Охотники старались идти так, чтобы Устюжанинову не был слышен их надсаженный хрип, что-то бормотали на ходу, с головой, – вместе с носилками, – погружались в кусты, взбивали тучи комаров, потом выныривали из них, на несколько мгновений задерживались и вновь ныряли в кусты.

Фоге ждал, когда охотники приведут к нему на поляну, окруженную солдатами, белоголового сподвижника Беневского и его людей, предвкушал немалую потеху и потирал руки. Давно он не размахивал своим ржавым палашом, пора бы размяться. Фоге воинственно пошевелил усами.

На ветки дерева, под которым стоял капитан, села стая попугаев, заорала так, что в ушах Фоге немедленно появился нехороший звон. Он поморщился и брезгливо махнул рукой:

– Кыш!

Но попугаи на Фоге даже не обратили внимания. Капитан разозлился и выдернул из-за пояса пистолет.

– Господин капитан, – подал тихий голос лейтенант Гордон, недавно прибывший из Парижа для усиления здорово постаревшего офицерского корпуса острова Иль-де-Франс.

Капитан резко вздернул голову, диковато глянул на Гордона. Вздорный характер Фоге был виден невооруженным глазом.

– Не стоит воевать с попугаями, господин капитан, – прежним тихим, лишенным всякого выражения голосом проговорил Гордон. – Вокруг стоят ваши солдаты, они смотрят на вас…

– Да-да, – коротко буркнул капитан и, пожевав впустую челюстями, сунул пистолет за пояс. Стрельнул одним глазом вверх, где среди листвы резвились попугаи. – Очень уж я не люблю этих горластых куриц.

– Я тоже, господин капитан.

– Вернемся в форт, я обязательно перестреляю там всех попугаев.

– Верно, господин капитан, а сейчас любой громкий звук выдаст нас: те, кого мы ждем, уже на подходе.

– Наверное, – пробурчал Фоге и замер в позе римской статуи, украшавшей центральную площадь маленького городка на юге Франции, где капитан родился. К чему возникла в памяти эта статуя, Фоге так и не понял – наверное, какая-то причина была, а вот какая именно, капитан не осознал, в голове у него, кроме звона, рожденного криками попугаев, ничего не было.

Лейтенант тоже глянул на попугаев, подумал о том, что эти вздорные птицы неспроста прилетели сюда, что-то подняло их в лесу и они поменяли место своего крикливого сбора. Гордон потрогал пальцами пояс, из-за которого высовывалась влажная от духоты рукоять пистолета, а на боку, на помочах, висел палаш.

Кадык у него подпрыгнул, обозначив на шее выпуклую горку, метнулся вверх, застрял там. Гордону еще не приходилось бывать в боевых стычках, поэтому нервы у него были натянуты до отказа, как струны на испанской гитаре, тронь пальцем – зазвенят.

Попугаи, галдевшие над головой, неожиданно стихли. Так внезапно стихли, что наступившая тишина оглушила Гордона. Он поспешно вдвинулся в тень дерева.

Ничто в лесу не указывало на присутствие людей, ни одной приметы не было, лейтенант тщательно вслушался в тишь. Лишь пели цикады и остро, словно бы были созданы из металла, трещали древесные кузнечики. Во Франции такие насекомые не водились.

Почему затихли попугаи? Этого Гордон не знал. Страха, который иногда наваливается на людей перед боем, у него не было, возник только некий внутренний холод, и не более того, да и то холод этот вскоре исчез.

Помолчав немного, поозиравшись, стая попугаев вновь поднялась в воздух и, лавируя между стволами деревьев, исчезла. «Неспроста она делает такие перелеты, очень даже неспроста, – возникла в голове Гордона, мысль, – возникла и, вместо того, чтобы исчезнуть, задержалась, добавила назойливого гуда в висках. Гордон напрягся, еще раз огладил пальцами рукоять пистолета, потрогал эфес палаша, состоявший из трех кованых пластин, нервно пробежался пальцами по ножнам.