От группы отделился плотнотелый, с седыми висками сержант. Вытянулся:
– Господин капитан!
– Дохляков закопайте, раненого туземца оставьте здесь. Если ему повезет – найдут свои, помогут, не повезет – сожрут дикие свиньи… Белого забираем с собой.
– Но среди… среди дохляков, господин капитан, есть белый.
– Ну и что? Он – враг короля и Франции, а враги короля для нас – хуже собак. Закапывайте смело!
Очнулся Устюжанинов через двое суток, обвел замутненным взором потолок, разлепил спекшиеся губы:
– Где я?
Ответа на вопрос не было – он лежал один в тесной, темной, похожей на чулан для хранения рыбы, бедно обставленной комнатенке. Устюжанинов застонал и снова провалился в горячую, плотно обволокшую его студенистую массу, – непонятно, что это было: то ли местное малярийное болото, то ли вселенское небытие, то ли еще что-то…
Часа через два он очнулся снова, как и в первый раз обвел глазами косо провисший потолок, собранный из туго связанных пучков тростника, опустив руку, пошарил пальцами по полу. Пол был застелен плоскими, неровно обрезанными плитками каменного сланца.
Скосив взгляд в сторону, Устюжанинов исследовал глазами стену. Стена была неровная глиняная, со свежими заплатами – углубления замазывала чья-то не очень умелая рука – видимо, не самые радивые солдаты ремонтировали этот домик. А может, и не солдаты это были, кто знает.
Информация из того, что он видел, ощущал, трогал пальцами, была скудной, Где находился Устюжанинов, было неведомо. Может быть, его отбили у французов бецимисарки и увезли в свою деревню. Он застонал тихо, сжал зубами стон.
Двери у этого чулана не было – вместо двери дверной проем закрывала бамбуковая циновка. Минут через двадцать циновка приподнялась и в чулане появился человек с пропеченным до густой коричневы лицом и новеньким моноклем, втиснутым в сжим глаза, – впрочем, вряд ли стеколышко, привязанное к прочному шелковому шнурку, называли моноклем, скорее всего, звали как-то по-другому, но этого Устюжанинов не знал.
Разлепив горячие губы, он спросил тихо:
– Кто вы?
Человек поправил стеколышко, чтобы лучше видеть пациента и произнес густым басом:
– Я врач, фамилия моя – Вильбуа.
– Где я, месье Вильбуа?
– В госпитале форта Дофин.
Устюжанинов услышал собственный взрыд, возникший в горле и застрявший там: странно было, что этот жалкий вонючий чуланчик доктор Вильбуа называет госпиталем.
– Что со мною, доктор?
– Вы серьезно ранены и проходите курс лечения. Более того, здесь, в госпитале, вы находитесь под арестом.
Устюжанинов втиснулся головой в подушку, сдавил зубами стон: значит, он находится в плену… Вильбуа пояснил, что в него попали две пули. Хорошо, что солдаты Фоге были полусолдатами, на палашах драться не умели, о штыковом бое знали только понаслышке, стреляли же в основном, мимо – иначе бы Устюжанинов был бы превращен в решето. Хотя двух его спутников убили.
Когда он окончательно пришел в себя, в чулане появился капитан Фоге, неуклюжий, сработанный из плохо состыкованных углов, скрипучий, с острыми, очень длинными тараканьими усами, делающими его похожим на некое морское животное. Такие животные водятся на Камчатке.
Какой-то солдатик, маленький, юркий, также смахивающий на морского зверька, услужливо сунулся в чулан следом за капитаном и подставил ему под зад табуретку.
Капитан важно уселся на нее, устроил между коленями палаш и по-королевски величественно оперся на него.
– Меня интересует одно, – хриплым крокодильим голосом проговорил он, – что собирается предпринять Беневский в ближайшее время?
Отрицательно повозив затылком по подушке, Устюжанинов произнес тихо и спокойно:
– Этого я не знаю. Я очень давно не видел Мориса Августовича Беневского.
Устюжанинов на мгновение прикрыл глаза.
– Врешь, – прохрипел Фоге напористо, – ты знаешь все!
– Это как вам будет угодно, – прежним тихим, очень спокойным тоном заметил Беневский.
– Какой же ты все-таки мерзавец! – вскипел капитан, оглушающе заскрипел костями, словно пилил какое-то упрямое дерево и никак не мог с этим справиться, раздраженно задергал усами. – Тупее бегемота!
– Может быть, – едва приметно усмехнувшись, согласился с ним Устюжанинов.
– Не хочешь помочь Франции и ее благородному королю, – выбил из себя хрип, будто деревянную пробку, Фоге. – Неблагодарный!
– И это может быть!
Ничего не добился Фоге от Устюжанинова. Уходя, он пригрозил, приподняв ножны с тяжелым палашом:
– Тебя будет судить военный трибунал!
– Я согласен, – сказал Устюжанинов – ему было все равно, кто его будет судить.
– Место для веревки на ближайшем дереве тебе обеспечено, – прохрипел Фоге, – на самом крепком суку.
– Хорошо!
– Или того хуже – подкатим плаху и отрубим руки с ногами. А потом – голову.