Король Красного острова

– Пусть! – Устюжанинов хмыкнул, на капитана это хмыканье подействовало как кружка кипятка, вылитая за шиворот, он даже подпрыгнул на своих скрипучих конечностях. А Устюжанинову действительно было все равно, что с ним будет. Угнетало другое – он находится в плену, вот это было плохо, – ведь в этой клетке он даже оправиться от ран не сумеет. Осознание, что он в плену, холодило, останавливало кровь в жилах. Какое может быть выздоровление, если в жилах нет крови?

– Подумай лучше, как остаться в живых, – прохрипел Фоге уже из-за циновки, заменявшей дверь. – Настоятельно советую!

Капитан Фоге опять явился к Устюжанинову через два дня, – о появлении его известил скрип, Устюжанинов засек этот запечный звук, когда капитан находился еще на улице, одолевал рытвины, наполненные водой после прошедшего дождя, потом скрип приблизился, сделался громким. Через пять минут Фоге, отдуваясь, откинул в сторону циновку.

Под задницей у него появилась тут же услужливо подсунутая табуретка.

– Ну чего, парень, готов поговорить по душам о Беневском? – прохрипел он вопросительно.

– Не готов, – спокойно ответил Устюжанинов.

– Ну, смотри, – хрип капитана сделался угрожающим, он сжал кулаки, произнес еще несколько смятых, слипшихся в один комок фраз. Устюжанинов вдавился затылком в подушку и закрыл глаза.

Фоге выругался и исчез.

А Беневский продолжал формировать свое войско, и это здорово беспокоило гарнизон форта Дофин: под началом Беневского сейчас находилось столько людей, что за полчаса они могли запросто развалить стены Дофина, превратить их в груду камней и песка. Ну, если не за полчаса, то за сорок минут. А заодно и сровнять с землей другие укрепления, которые имелись у французов.

Хоть и прошло немало лет с той поры, когда Беневский покинул Мадагаскар, а его на Красном острове хорошо помнили и память эта была светлой, иначе бы он вряд ли справился с тем, что задумал.

Войско его росло.

Устюжанинов чувствовал себя много лучше, пулевые отверстия затянулись, он потихоньку, прикусывая губы зубами, постанывая, начал подниматься на ноги, двигаться – он привыкал к самому себе, к ногам своим, к телу, казавшемуся ему чужим и справляться с которым было непросто, привыкание это давалось с физической болью.

Как-то утром к нему в чулан заглянул врач, осмотрел раны, обстучал костяшками пальцев хребет, ребра, грудную клетку, достал из саквояжа старую потрескавшуюся трубку, послушал дыхание и пробормотал с удовлетворением:

– Ну, что ж… Вполне, вполне. Дело пошло на поправку окончательно.

Теперь можно было думать и о побеге – отрубить себе голову на каком-нибудь растрескавшемся чурбаке Устюжанинов не даст.

Оглядевшись, словно бы в чулане мог быть кто-то еще, Вильбуа сказал:

– По вашу душу, сударь, сегодня, в крайнем случае, завтра придут.

Устюжанинов стиснул зубы и проговорил тихо, очень отчетливо:

– Я готов, месье Вильбуа.

– Вы только не волнуйтесь, – успокаивающе произнес месье Вильбуа, – к вам придет не враг, а друг.

– Кто же это будет?

– Узнаете, сударь. Всему свое время.

– Неужели нельзя… – Устюжанинов не договорил, вздохнул.

Вильбуа подумал, что пациенту стало плохо, поспешно распахнул свой саквояж, достал пузырек с нюхательной солью.

– Не надо, – попросил Устюжанинов, – я чувствую себя нормально.

– Не надо, так не надо, – врач захлопнул саквояж.

Устюжанинов остался один. Интересно, кто придет к нему? Если не враг, то кто? Какой-нибудь Фоге номер два, напяливший на макушку судейскую шапочку, и с улыбкой на лице объявит, что Устюжанинов – государственный преступник? Месье Вильбуа сказал, что придет друг…

Друзья на Мадагаскаре у Устюжанинова есть, и первый из них – Сиави, но ни о Сиави, ни о его отце он давно ничего не слышал. Находятся они где-то далеко, в глубине, острова, где есть несколько селений бецимисарков, и пешком добираться до них – только ноги бить. Ехать же по лесу на конях – бесполезная затея.

Дешанель убит, об этом Устюжанинову сообщили сразу же, едва он пришел в себя – обрадовали, так сказать… Кто еще близкий? Король Хиави. Кто еще? Кот Пирохир? Наверное, он уже давным-давно сгнил, зарытый в землю под фиолетовым или синим кустом, имеющим сложное местное название. Еще кто?

Впрочем, чего гадать? Когда придет человек, о котором говорил доктор, тогда Устюжанинов и узнает.

Болели раны – ну словно бы пули вновь прожгли насквозь его тело, – болела сдавленная невидимым железным обручем голова, болели ноги, сильно болели, сильнее, чем в горах, когда они, донельзя измотанные, падали на землю от усталости.

Раны – и старые, зарубцевавшиеся, и новые, свежие, всегда болели у Устюжанинова, когда дорога, по которой он шел, должна была сделать крюк, либо крутой поворот, мозжили перед всяким важным известием, которое должно поступить.