Король-медведь (СИ)

Ричард не стал ругаться за мусор, щедро покрывавший пол клетки и край столешницы. Наверное, птичка хотела пробиться к свету, вот и клевала преграду… Он убрал мусор, насыпал корм, положил яблоко и поднял злосчастное пальто. Жалость к леди Мариан мгновенно улетучилась: судя по равномерному узору из дырочек, ей просто понравилось делать их. Пальто теперь стало ажурным — практически летний вариант.

Больше Ричард не накрывал клетку одеждой — ни старой, ни бесхозной. В следующий приезд Грэм привез для нее плотный синтетический чехол в форме домика с трубами, через которые поступал воздух. Его леди Мариан хватило до середины лета.

Весна в этих местах всегда была тихая, незаметная почти — если не считать ветров. Медленно зеленели пожухшие холмы, покрывались листвой кустарники, что оголялись на зиму, самшит выпускал новые тонкие веточки. В ложбинах поукромнее, где ветер не так выдувал почву, робко зацветали примулы и маргаритки. Ричард любил это время, ему нравилось высокое небо, прозрачные дожди с запахом свежей листвы, и даже лужи на дорогах казались какими-то особенно чистыми и привлекательными. Он подозревал, что видит часть того тайного мира, который все время перед глазами у творческих людей с тонким чувством прекрасного — как Дин, например. На его фотографиях пустяковые моменты, незаметные в ежедневной суматохе, открывались с неожиданных сторон, становились глубокими и полными тайного смысла.

Временами Ричард расстраивался, что не умеет передавать свои впечатления, но быстро утешался чужими работами. Дин в этом плане был настоящей отдушиной: в его фотографиях местная скромная красота расцветала, ничем не стесненная, и замирала навсегда для тех, кто умеет ценить мгновения. Ричард относил себя именно к таким персонам, хотя вряд ли признался бы хоть кому-нибудь. Каждый раз при встрече его накрывало желанием рассказать Дину обо всем, что творится в его голове: о медведе, который часто видится, о подозрениях насчет Грэма, о мыслях об Адаме. Останавливал только страх показаться странным, смешным и сумасшедшим. От него Ричард не мог избавиться, как ни убеждал себя переступить через этот барьер, так что продолжал молчать. Дни без Грэма шли мимо, плавно перетекали из одного в другой, и он сам уже не был уверен в том, что видел — и видел ли вообще. Медведь на диване все больше превращался в плод болезненного бреда.

Грэм приезжал в начале марта; об этом он сообщил сам во время одного из звонков, а потом и Адам, хитро подмигивая, рассказал на рынке.

— Что за семейные дела вы все время решаете? — спросил Ричард, густо покраснев и спеша перевести тему.

— О, это давняя история. Не уверен, что мне хватит красноречия, а тебе — терпения, чтобы вникнуть в детали.

Ричард не стал настаивать, но его улегшиеся было подозрения всколыхнулись вновь. Он хотел спросить у Адама что-нибудь про медведя, чтобы увидеть, как изменится его лицо, но не смог придумать ничего остроумного. Все же, не зря местные говорили про старика МакКоя и самого Адама, что они знаются с феями. Раньше Ричард относился к таким слухам с усмешкой, а сейчас… он не знал, как сейчас. Что-то бродило внутри, отравляя мысли мелкой тревогой, как старая намятая мозоль, или заноза в неудобном месте.

— Ах, милая моя леди Мариан, если бы я мог вынуть из головы эти мысли и отложить в сторону, пока не дойдут до них руки, — сетовал Ричард вечерами, ожидая звонка из Шотландии.