Король Пинч (ЛП)

— Зачем на этом заканчивать рассказ, Клидис? — пробормотал голос  человека из темноты. — Ты упустил так много маленьких важных деталей. Например, как король думал, что его королева бесплодна, а он хотел сына для своего трона. Как он воспитывал мальчика с заботой и самыми лучшими намерениями — пока однажды его жена не забеременела и не родила ему сына, а затем еще троих за эти годы. Это было на трех больше, чем ему было нужно, и, конечно, лучше, чем мальчик-сирота.

Мужчина снова выплеснул свой гнев в огонь и наклонился поближе, чтобы поделиться им с остальными. Возможно, старику не понравилась его история, которую он рассказал, или, возможно, он почувствовал боль в голосе собеседника. Какова бы ни была причина, его распухшие пальцы болезненно сжали меч.

— Или как он довел свою королеву до смерти, как только она родила ему наследников. И вот однажды милый старик проснулся и решил, что ему не нужен мальчик, которого он взял к себе, тот, кто не был от его семени. Всю свою жизнь мальчик жил в роскоши, ожидая и не дождавшись, только для того, чтобы быть вытолкнутым группой хнычущих сопляков. Как насчет этого, Клидис?

Мошенник повернулся к трем другим — низкорослому, пухлой и широкоплечему, — сидящим, как неподвижные камни, в немом молчании.

Улыбка плавно  расплылась по лицу мошенника, растеклась по буре его эмоций. Свернувшаяся тигриная пружина ослабла в его теле, и с веселым поклоном он подхватил сосуд с вином. — Хорошая история, а? Одна такая же верная, как и другая, и оба они правдивы, как рассказ бродяги.

Трое все еще сидели нервные и тихие —  вассалы, неспособные понять безумные выходки своего господина.

Пинч наклонил кувшин и сделал большой глоток, утоляя глубоко внутри себя жажду, похожую на темное вино. Затем он швырнул откупоренный кувшин в сторону своей банды. — Выпейте и спите, вот что вам нужно! — прогремел он.

Пока они пытались поймать кувшин и держаться подальше от его настроений, Пинч быстро пристроился поближе к своему старому учителю фехтования, пока его шепот, отдающий вином, не защекотал ухо старика. — Я нужен тебе, иначе ты бы не зашел так далеко. Больше никаких сказок...

— Ты забываешь о священниках, парень, — прорычал другой, не отрывая взгляда от темноты.

— Больше никаких сказок, иначе однажды утром ты не проснешься. Как ты думаешь, твои охранники смогут удержать нас?

Клидис моргнул. — Если я умру, тебе не будет никакой выгоды. Это все, чего ты хочешь, не так ли? Старик быстро изменил тему.

У мошенника вырвался удовлетворенный вздох. — Я уверен, что у тебя есть враги в Анхапуре. Разве они не заплатили бы за то, чтобы увидеть твою голову, упакованную в горшочек с маринадом?

Он не стал дожидаться ответа, а оставил старика обдумывать его слова. — Спать! — прогремел он еще раз, загоняя своих сообщников к небольшому кольцу палаток, которые были их домом во время путешествия. С веселой настороженностью они столпились, чтобы прислушаться к нему.

В угасающем свете костра Клидис наблюдал, как его бывший ученик ни разу не повернулся спиной к своим предполагаемым друзьям. Старый воин улыбнулся — холодной, мрачной улыбкой, подобной мертвой зимней ночи вокруг него.

*****

В течение следующих трех дней больше не было никаких историй; даже никаких разговоров. Не требовалось многолетнего знакомства, чтобы понять настроение Пинча. Даже самые грубые солдаты знали, что вокруг этого человека витает угрюмый мрак. Он говорил только тогда, когда это было необходимо, и то едва ли больше, чем ворчание. Он ел спокойно и пил, не делясь. Самым зловещим из всего было то, что он стоически терпел все неудобства — дороги, превращенные в грязь и слякоть, потоки покрытого тонкой коркой льда, даже жалящие удары мокрого снега — с бесстрастным взглядом в окружающую дикую местность. Его друзьям казалось, что воспоминание об Анхапуре пробудило в нем яростный гнев, подобный яростному гневу скорпиона, отступающему в свое логово. Если бы это было так, никто не захотел бы ударить его, чтобы его не ужалили.

У Спрайт-Хилса, который наблюдал за своим старым товарищем так же пристально, как и остальные, сложилось другое мнение, которое он оставил при себе. Халфлинг знал Пинча лучше, чем кто-либо другой, и иногда ему казалось, что он понимает Пинча лучше, чем сам Пинч. Спрайт был уверен, что может прочесть махинации в глазах старого мошенника, может разделить их на формы и этапы. Сначала вор изучал охранника, никогда не стоявшего рядом с ним, а того, кто был в стороне и не замечал пристального взгляда мошенника. Спрайт знал, что Пинч находит слабости, страсти и безумства, которые долгая поездка обнаружила в каждом человеке: кто играл в азартные игры и проигрывал; кто пил, когда думал, что их капитан не смотрит; кто уклонялся от своих обязанностей; кто предавал других. Все эти вещи стали для Пинча каталогом рычагов, с помощью которых он мог двигать людьми, эльфами и гномами из их эскорта.