Король плоти и костей

– Я не подарила ему сына, а ведь именно в этом состоит предназначение женщины. – Ее голос был странно тонок: обычно она язвила или огрызалась. – Хуже того, именно я отправила его за колючим мхом. Понимаешь, лекари говорят, что этот мох лечит бесплодное чрево. Ну вот, он полез на скалу у водопада, где растет этот мох, упал, ударился головой и умер. Это моя вина.

Ее вина?

Ох, моя маленькая наивная смертная. Ее чрево вовсе не проклято и не бесплодно. Возможно, это единственное, что я бы исправил, вне зависимости от того, как меня восхищают ее несовершенства, и она выносила бы моего ребенка, который скрасил бы вечность жизнью и смехом. Подарила бы мне смысл жизни человека, избавив от неблагодарной доли бога.

Но – младенец в таком безжизненном месте?

Это было бы… затруднительно.

– Потому ты так страстно желаешь упокоить его кости, маленькая?

Она кивнула:

– Это самое меньшее из того, что я должна ему.

– Ты так верна мужчине, который ни разу не тронул твое сердце?

– Я верна не мужчине, а обещаниям, которые давала… – Она осеклась. – Ну, ты знаешь. Я клялась перед священником и богом – быть хорошей женой и намерена сдержать эту клятву после смерти мужа, потому что, пока он был жив, мне это не удалось.

– Клятва ложному богу. – Ладно, я не сердился на нее. Ведь она так мило поклонялась мне, стоя возле меня на коленях, склонив голову, пока я гладил ее мягкие волосы. – И жалкий акт искупления вины.

Она резко обернулась, прищурившись:

– Акт долга и преданности. Хотя я и не ожидаю, что бог, забросивший свои обязанности, поймет его значение.

Ага, опять эта ее язвительность.

Обожаю.

Я вознаградил ее поцелуем в висок.

– Долг. Обет. Клятва.

Как часто она повторяла эти слова.

Потому что оставалась верна мужу, ворочающемуся в земле каждое полнолуние. Потому что дала нелепую клятву священнику, поклоняющемуся несуществующему богу? Нет, хотя тело Ады для меня – открытая книга, душа ее ускользает от понимания.

Мою женщину не интересовали ни платья, роскошнее, чем у любой королевы, ни изысканные блюда, которыми я ее кормил, ни даже бриллиант в ее ошейнике. Сколь же освежающе честна эта повитуха по сравнению с кучей титулованных лордов и леди, красящих губы так, словно это могло скрыть произносимую ими ложь. Как и Ньяла…

Но не моя Ада.

Нет, моя маленькая оставляла пометки на кости, прорывалась сквозь строй трупов, пыталась сбежать из моего королевства, огрызалась на меня – когда ее губы не дрожали от стона. Она не клялась ни в чем, кроме своей ненависти. И теперь отказалась даже дать обещание, зная, что не сдержит его?

Что делает обещания из ее уст по-настоящему ценными.

Настолько ценными и заслуживающими доверия, что мне захотелось поцеловать одно из них в тот момент, когда оно слетит с ее губ. Захотелось узнать вкус ее готовности остаться рядом со мной. Вот же счастливчик этот ее ублюдок-муж, обладавший женщиной, которая блюдет обеты даже после его смерти! А что, если я пожелаю, чтобы она дала такую же клятву мне? Что, если возьму ее в жены?

М-м-м-м. Между этим местом и Бледным двором так много храмов…

Я погладил ее живот, который скоро округлится, потому что в нем будет расти мой ребенок.

– Твоя плоть так идеально несовершенна.

Я жаждал этого почти так же страстно, как жаждал преданности и покорности, за которые она держалась все это время. Да, по неверным причинам, однако с достойной восхищения решимостью. Кстати, что вообще муж делает с женой? Повсюду столько разных обычаев, и все в равной степени сбивают с толку.

– Люди пялятся. – Она втянула голову в плечи и прижалась ко мне в тщетной попытке спрятать лицо. – Проклятый дьявол, обязательно было садиться на мертвую белоглазую лошадь и наряжать меня в чертово платье из перьев, а?

Я направил кобылу вверх по склону, избегая дороги, по которой фермеры и торговцы везли свое зерно и товары. Людское бормотание и взгляды преследовали нас, рождая во мне беспокойство.

– Держись, – сказал я, снова пришпорив лошадь. Очень хотелось вернуться к безопасности Бледного двора, но оставалась проблема: измученная плоть моей женщины.

Мы не сбавляли скорости до тех пор, пока ветер не принес первые неразборчивые вопли и горький дух кипящего масла. И каждый раз, когда сталь звенела о сталь, моя маленькая смертная крепче вжималась в меня.

И мне это нравилось.

Потом стали слышны отдельные выкрики. А им на смену пришел оглушительный кровожадный рев, потоком ярости катящийся по рядам солдат. Топоры врубались в плоть и крушили кости, пики скрежетали о металл, ища бреши, чтобы вонзиться в мягкие кишки.

Раненые корчились на земле, воя от боли, некоторые ползли по грязи к своим отрубленным конечностям. Ох уж эти смертные и их непрочные тела… сражаются за ручьи, за клочки земли, за богатства, за титулы – чтобы в конечном счете стать кормом для воронья.

Впитавшая масло земля горела, потрескивая, над ней клубами поднимался угольно-черный дым. Я инстинктивно свернул в сторону, но смрад, воскрешающий воспоминания о моей собственной горелой плоти, уже прокрался в ноздри.