Король русалочьего моря

У Ксандера тоже оставался вопрос к Одили, и не задать его он не мог. И оставить на потом не мог. Даже если это значило, что придется допрашивать человека, который – опять же с удивлением сообразил он – только что спас их от неминуемой трепки. И человека, который успел сказать Белле про их эскападу ровно вовремя, так, что когда к ней пришли с этой вестью, Белла встала на его, Ксандера, сторону.

– И всё-таки, – осторожно сказал он, – что это было, Одиль?

– Давай потом? – предложил Адриано, но Одиль глянула в его сторону, и он вскинул руки: сдаюсь, мол. Только вздохнул, и она тоже вздохнула – прежде чем ответить вопросом на вопрос.

– Что ты знаешь о Рейне, Ксандер Нидерландский?

– Это река, – озадаченно ответил он. – Я вырос недалеко от устья. Большая река. – Поскольку Одиль молчала, словно ещё чего-то ждала, он добавил: – Кормилица Лотта рассказывала, что в глубинах живет её владыка, старый Рейн, со своими дочерьми, и что когда он гневается… ну всякие сказки рассказывала.

– Это не сказки, – тихо и чуть напевно сказала Одиль, – всё так. Могучий Рейн горд и суров, и никому не уберечься от его гнева. И прекрасны его дочери, что в глубине вод стерегут величайшее сокровище земли – золото Рейна, владеть которым мечтали бы и боги.

– Воглинда, Вельгунда и Флосхильда, – словно эхом отозвался Адриано.

И Ксандеру подумалось, что сейчас очень было видно, несмотря на их внешнее различие, что они брат и сестра.

– Вот Воглинда и была моей матерью, – закончила Одиль так спокойно, будто это было самым обычным и житейским делом.

– Это как? – выдохнула Белла. – Это же сказки!

– Это не сказки, я же сказала, – всё так же спокойно пояснила Одиль. – А как… Род Нордгау идёт от властителя Тронье Хагена, или Хегни, как его ещё звали. В моем отце течет кровь альвов, бессмертная кровь, пусть это и случилось тысячелетия назад, и всё-таки мы герцоги Рейнские… Словом, он выманил мою мать из вод Рейна, увез её, она стала ему женой – и родила меня.

Тут-то до Ксандера и дошло, почему ему так знакомо было это «Ксандер Нидерландский», почему так отзывалось, словно Одиль всё время что-то цитировала и ждала, пока он узнает цитату.

– «Песнь о Нибелунгах»!

– «В ту пору в Нидерландах сын королевский жил», – улыбнулась Одиль. – Как-то так, да.

– Погоди, – опять вмешалась Белла. – То есть ты, выходит – внучка Рейна? Прямо реки? Ты же не русалка? Не ундина?

– Нет, – Одиль чуть скривилась. – Это волшебные народы. А Рейн и его дочери – другое дело, это скорее… духи. Сложно объяснить.

– Да уж, сложновато объяснить, как дух может родить ребенка!

– И умереть, – уточнила бесстрастно Одиль. – Бывает и такое.

– И у тебя поэтому? – Белла даже перекинула на грудь одну из прядей своих смоляных волос – за бегом спутавшихся – и погладила её для демонстрации.

– Когда я пою, мои волосы растут, – согласилась та. – Но это – и пение, и его чары, и волосы даже – это как бы… то, что во мне от Рейна. Поэтому если их отрезать, они превратятся в воду, потому что, по сути, вода и есть. А пение… Ксандер вот должен помнить легенду про Лорелею – никто не может сопротивляться песням дочерей Рейна, даже когда они увлекают в бездну.

– Но ведь твой отец смог, – сказал Ксандер. – Он увидел твою мать, влюбился, увез и остался жив.

Глаза цвета речной воды смотрели на него так долго, и всё это время в молчании, что он уже подумал, что Одиль не ответит – но она ответила.

– Отец не любил мою мать, – проговорила она. – Он это сделал намеренно. Сколько стоит род Нордгау, его наследники мечтают о том, чтобы все в нашем роду рождались менталистами, каким был, надо признать, наш прародитель.

– И удается? – деловито поинтересовалась Белла.

Адриано, устроившийся тем временем на подоконнике, фыркнул.

– На меня посмотри.

– На самом деле, у нас действительно рождаются сильные менталисты и чаще, чем у остальных, – уточнила Одиль. – Но далеко не всегда, это точно, это всё равно очень редкий дар. Так что старания… продолжаются. А отец потому и смог увезти мать, что не любил. Чары Рейна действуют только на тех, кто хоть кого-то или что-то любит, так что отец был – тогда – неуязвим.

– А теперь? – не выдержал Ксандер.

Наградой ему была бледная улыбка.

– А теперь, пожалуй, нет. По крайней мере, насколько я знаю, в нашем замке на Рейне без меня он показываться не рискует.

С минуту они молчали, пока снова не заговорила Белла.

– Выходит, ты как бы не человек!

Одиль резко выпрямилась и побледнела – даже с её белой кожей было видно, как остатки крови отхлынули от лица, а глаза стали огромными, как будто её ударили. Так, признаться, она выглядела ещё более нечеловечески, подтверждая правоту Беллы. И в то же время Ксандер особенно четко увидел, как хрупка и беззащитна была эта прямая спина, как, должно быть, тяжело порой давалось это самообладание, и что вообще это была совсем ещё девчонка, как та же робкая Катлина или легкомысленная Алехандра, или категоричная Леонор, или вот вспыльчивая его сеньора. Эти расширившиеся глаза были сухи, вряд ли Одиль собиралась плакать – но ему вдруг стало её очень жалко.