Король утра, королева дня

– Увы, сердечко мое, кое-кто слишком большой трус, чтобы прислушаться. Кое-кто любит блага земные. Время сделало Джейпи Кинселлу великим консерватором. Возложи на меня руки, сестра! Требуется сила Иисуса, чтобы исцелить меня от неизлечимого консерватизма!

Мистер Диджей играет хиты последних десяти лет один за другим. От ностальгии порою тянет всплакнуть.

Как же все изменилось.

– Увидимся, Джейпи.

– Это вряд ли, Энья.

И соперничающие течения, которые заставляют колыхаться эту вечеринку на рубеже десятилетий, вновь уносят их в разные стороны.

Люди, люди, люди – их все больше на втором этаже склада. В свете прожекторов толпа становится плотнее, и это место могло бы превратиться в личный ад мистера Антробуса. Человеческая гравитация: сквозь чужие орбиты Энью тянет к Омри, которая с несчастным видом приплясывает у подножия сцены. Она одета, как обычно, в ткань десятилетия. Интересно, думает Энья, не собирается ли дилерша преобразиться в полночь – закружившись волчком, словно Чудо-женщина, – и представить ткань нового десятилетия во всем ее блеске? Тема Омри – сама Омри.

– Это настоящие мечи?

– Второй человек меня об этом спрашивает. Третьего проткну. Или третью.

– Отличная идея для вечеринки. А я могу их как-нибудь позаимствовать?

– Сдается мне, нет. В этих мечах слишком много духа.

Омри понимает, о чем речь.

– Эллиот спрашивает о тебе. Он от страха совсем сизый сделался.

Сет Эллиота – заключительный в уходящем году. Последние полчаса музыкант был предоставлен самому себе. Пятьдесят пять минут до старта: как быстро летит время.

– Пойду-ка я проверю, как он.

Толпа шевелится, словно огромная амеба.

– Я просто хотела сказать… – кричит Омри поверх голов, пока ведущий объявляет следующую группу. – Он твой. Я отказываюсь от всех претензий. Сотри мои отпечатки пальцев с его задницы. Я ему не подошла. У нас совсем ничего общего. А вы… вы одинаковые. У обоих великий дух.

Энья понимает, чего Омри стоило произнести эти слова. Она кричит в ответ «спасибо», но слова благодарности рассыпаются в пыль, потому что со сцены звучит первый мощный аккорд новой песни. Энья опять опускает маску. Она замечает Федру, которая мелодично смеется, запрокинув голову и держа перед лицом украшенную горностаевым мехом маску-домино на палочке. Броши, бусы, банты; Мария-Антуанетта. Любвеобильная королева в поисках приключений.

Потребовались две чернокожие девушки в обязательных кожаных микроюбках, сидящие у Эллиота на руках, и Энья, оседлавшая его грудную клетку (Господи, что я делаю?..), чтобы забросить ему в глотку антигистаминное и щедро залить светлым пивом, а потом убедить бедолагу, что выступит он не нормально, не средненько, не хорошо и не отлично, а мегакруто, супер-пупер-дупер-зашибись. Пять минут до выхода на сцену, предпоследний сет года закончился, хиты уходящего десятилетия звучат очень актуально, верные помощники перетащили на сцену все синтезаторы, ритм-генераторы и компьютеры для сэмплирования, программист драм-машины каким-то образом нашелся и демонстративно изучает параметры громкости, ритмический рисунок и гармонические профили, а конферансье с микрофоном в руке пытается перекричать общий шум праздника.

Эллиот падает обратно на пол. Энья достает из ножен тати.

– Если не поднимешься на сцену, я убью тебя.

– Это настоящий меч? – спрашивает одна из чернокожих девушек.

– Лее-еди, джент-иль-мены и персоны вне всяких рамок, давайте проводим старый год, танцуя вместе с…

Странно.

Обнажив меч, Энья почувствовала – словно ртуть прокатилась по позвоночнику – похожее на черную магию, отлично знакомое покалывание миф-осознаваемого контакта.

Опустив маску, она отправляется в зал, чтобы послушать сет. Весь склад танцует. Плотный и праведный поток звуков изливается на адреналиновой частоте, по одному кВт на канал. Она улыбается под маской. Эллиот хорош. Она узнает свое собственное «Я могу такое полюбить», вплетенное в ткань ритмов и сэмплов.

– Энья!

Крик в ухо, поверх цифрового ритма и обработанных оргазмических рыданий чернокожих девушек, похож на выстрел из пистолета. Она поворачивается, и прорези маски оказываются вровень с чужими глазами.

Это он.

– Я тебя узнал по мечам, Энья.

– Сол! Блин, Сол…

– Ты выглядишь… ты… ты потрясно выглядишь.

– Что ты здесь делаешь?

– Не слышу. Давай пойдем куда-то, где можно поговорить.

Они идут туда, где можно поговорить, – на холод, где завершается год; на пожарную лестницу, покрытую серебрящемся в лунном свете инеем. Кованое железо вибрирует, подпевая переписанной Эллиотом реальности.

– Не совсем «Страсти по Матфею» [186],– говорит Сол.

– Если уделить этой музыке достаточно времени, ее можно полюбить.

– Я слышал, ты погубила свою карьеру, – продолжает Сол. – Работаешь велосипедным курьером в службе доставки?

Теперь она понимает то, что всегда было очевидно: он так страстно желал ею обладать лишь для того, чтобы иметь зеркало и любоваться своим отражением. Энье хочется причинить ему боль оружием более тупым и грубым, чем ее мечи. Она хочет наказать Сола за грехи бесконечно жестоким способом и сделать так, чтобы наказание длилось вечно.