Король утра, королева дня

– У такой работы есть преимущества, – говорит она. – Какие у курьеров тугие ягодицы… Прям не знаешь, кого выбрать. Надо познакомить тебя с Эллиотом. Он сейчас на сцене; закрывает год. Вам надо встретиться. У вас нет абсолютно ничего общего.

Сол напрягается. Он одет как Ретт Батлер. Приклеенные усы, шляпа с мягкими полями. Вылитый Перси Перинов. Надо же, как изменился. Должна ли она рассказать ему о ребенке? Подразнить, а потом навсегда забрать?

– Между нами все кончено, Сол. Мы переросли друг друга. Как же ты мог этого не понять? Выходит, ты тупой. Убийственно, безгранично, непроходимо тупой. Будь добр, ступай к чертовой матери. Давай сойдемся на том, что мы стали друг для друга историей.

Энья чувствует, как старый год привалился к границам времени, стремясь поскорее уйти, хей-хо, хей-хо. И еще кое-что: отдаленную, паническую тошноту от миф-линий, которые собирались в плотную сеть, завиваясь спиралями. От внезапного головокружения она хватается за холодные железные перила. Пусть он исчезнет. Сейчас же. Насовсем.

– Зачем ты сюда приперся? Ты же ненавидишь такие сборища, ты их всегда ненавидел. Ты ни разу не пришел на вечеринки, куда я тебя приглашала, потому что ты ненавидишь людей. Ты их ненавидишь, потому что боишься. Боишься других – тех, кто не ты. И так всегда было, Сол. Убирайся. Я – это я, пойми. Я!

– Дай мне увидеть твое лицо. Сними маску, пожалуйста.

– Пошел вон, Сол.

Он уходит. Энья остается одна на пожарной лестнице. Ей очень хочется плакать. Она не прочь воткнуть катану в первого, кто покажется по ту сторону двери. И пока она во власти всех этих чувств, старый год умирает и наступает новый.

Она возвращается на вечеринку. С потолка каскадом сыплются воздушные шары. Чикули, лапули и ходячие вешалки верещат, кидаются серпантином и обрызгивают друг друга шампанским. Ритуальное семяизвержение. Девушки с намазанными гелем волосами и голубым мятным блеском на губах, одетые в нелепые юбки, прыгают вверх-вниз с воплями, в то время как мужчины, с которыми они пришли, целуют совершенно других женщин. Конферансье очистил сцену после выступления Эллиота и, пока все забывают старую любовь, чтобы не грустить о ней,[187] пытается перекричать пьяное пение.

– Граждане, товарищи, люди, люди, люди, давайте поприветствуем новое десятилетие…

– Оно начнется только в следующем году! – кричит кто-то, и сразу же слышен удар кулаком по физиономии.

– …выступлением, которое, как мы знаем, будет просто грандиозным. Впервые увидев их на улицах нашего прекрасного города, мы поняли, что именно они и должны открыть новое десятилетие на сцене!

Мощный гитарный аккорд с длинным сустейном, затухающим в вое обратной связи. Узконаправленные прожекторы шарят лучами по залу в поисках мишени. Настойчивый, назойливый гитарный рифф, воспроизведенный через процессор как тема, с наложенными поверх слоями импровизации. Прожекторы вертятся, а потом резко фокусируются. Девушка с залакированной прической «взрыв на макаронной фабрике» и макияжем Мортиши Аддамс спрыгивает с высокой колонки в освещенное пространство, а гитарная тема тем временем набирает обороты. И взрывается. Включаются прожекторы заливающего света: толпа ревет и аплодирует парню в зеркальных очках, с электрогитарой и с переносным усилителем за спиной и безумной танцовщице в драном трико.

У подножия сцены длинная серебряная игла пронзает мозг Эньи Макколл.

– Товарищи, граждане, – ревет бестелесный голос конферансье, – пожалуйста, совместите разнообразные части своей анатомии с чужой и поприветствуйте – «Повелители Врат»!

В тот самый миг, когда Энья узнает их, они узнают ее. Гитара колеблется между аккордами, танцовщица спотыкается во время каскада плавных движений – все происходит очень быстро.

Танцовщица бросается к переднему краю сцены, опускается до уровня пола. Подведенные черным глаза встречаются с глазами Эньи за маской кабуки. Потом «повелительница» совершает умопомрачительное сальто и оказывается в задней части сцены. Толпа ревет. Сквозь рев Энья слышит, как гитарные аккорды приобретают новую, опасную модуляцию. Парень улыбается. Знакомое, пугающее ощущение исчезновения дна у реальности впивается в душу, словно раковая опухоль: миф-линии, собранные воедино, плавятся в чьем-то кулаке.

И Энья понимает суть их дара. Их сила в том, чтобы по желанию разрушать мембрану между Землей и Мигмусом, позволяя хаотическим образам и наполовину сформированным архетипам фонтаном выплеснуться в бытие. В ту же секунду она осознает, что здесь, в лучах прожекторов, прямо перед чикулями, лапулями и сливками городского общества, они собираются взломать шлюзы реальности.