Королева

На празднование кануна миллениума 31 декабря 1999 года Блэры пригласили королеву и принца Филиппа вместе с Анной и ее мужем в огромный Купол тысячелетия в Гринвиче. Строительство этого выставочного центра, воплощающего неолейбористский образ “могучей Британии”, постоянно омрачалось превышениями сметы и сбоями графика. Тони Блэр обещал в ночь открытия ни больше ни меньше как “величайшее шоу на свете” (46). Полет воздушных гимнастов под высоченным куполом сменился концертом, а затем, незадолго до полуночи, архиепископ Кентерберийский прочитал молитву.

По свидетельству Алистера Кэмпбелла, Елизавета II “по крайней мере, выдавила улыбку”, тогда как остальные “откровенно злились” (47). Анна, в частности, “застыла с каменным лицом”. Не способствовало веселью и отсутствие отопления, заставившее королеву, как и тысячи других приглашенных, кутаться в пальто. “Было видно, что они бы предпочли сидеть сейчас под пледами в Балморале” (48), – вспоминает Кэмпбелл. С двенадцатым ударом часов все должны были, взявшись за руки, спеть “Старое доброе время”. Королева, неподвижно глядя прямо перед собой, вяло сцепила пальцы с Блэром и Филиппом, который запечатлел на ее щеке редкий для публичных появлений поцелуй. Даже Блэр назвал этот “трогательный” момент ужасным (49).

Неудачный новогодний вечер не испортил отношений королевы с Блэром, которые складывались вполне успешно. Ее величество председательствовала на открытии шотландского парламента и присутствовала на учреждении Национальной ассамблеи Уэльса, знаменующих главные вехи неолейбористской программы по делегированию законодательной власти британского парламента после десятилетий давления со стороны националистов. “Королеве принадлежала ключевая роль в делегировании полномочий, – утверждает Саймон Льюис. – Поэтому важно было сделать ее присутствие заметным. Народ должен знать, что она принимает непосредственное участие в переменах” (50). В своей речи ее величество подчеркнула, что политикам не следует забывать: “Королевство по-прежнему остается единым <…> Его части лишь фрагменты целого, и благодаря единству мы представляем собой нечто большее, чем просто сумма частей” (51).

Поначалу Блэр относился к еженедельным аудиенциям у королевы достаточно небрежно и даже позволял себе пародировать ее перед знакомыми: “Все, Блэр, хватит этой белиберды насчет народной принцессы, у народа есть королева” (52). Однако со временем он проникся к ней уважением за проницательность, как утверждает глава кабинета Блэра, Джонатан Пауэлл, и “за умение правильно оценивать людей и обстановку” (53). Блэр осознал, что королева “постоянно держит руку на пульсе страны – хотя народ об этом вряд ли подозревает” (54). “Она умеет увидеть подоплеку происходящего, – говорит Блэр. – Не просто факты, что, где, когда и как случилось, а крошечные механизмы события” (55).

Как и для его предшественников, зал аудиенций превратился для Блэра в святая святых. “Он загружал себя по полной, встречи шли сплошной чередой, – рассказывает его советник. – И, только садясь в машину со своим личным секретарем, чтобы ехать к королеве, он расслаблялся. Впереди ждала спокойная беседа, возможность поговорить, о чем будет угодно ее величеству” (56). Он ценил, что она никогда “не ходит вокруг да около, высказывается по существу” (57). Как Блэр писал позже, “с королевой нельзя быть на короткой ноге. Даже если она слегка сократит дистанцию, не вздумай ответить тем же, иначе получишь предостерегающий взгляд”.

Шери Блэр тоже потеплела в своем отношении к королевской семье, хотя вначале не обошлось без колкостей в адрес принцессы Маргарет и принцессы Анны, которым, как выразилась Анна, “воспитание не позволяло” называть жену премьера просто Шери. “Я без ума от принца Филиппа, – говорит Шери. – Он, как и я, интересуется Интернетом”. Шери вполне вольготно чувствовала себя на барбекю в Балморале, в отличие от супруга, который сперва очень стеснялся, когда “вокруг тебя хлопочет привычный с детства символ страны”. Больше всего Шери поразило (58) во время приезда, как Елизавета II возилась с их двухлетним сыном Лео, терпеливо уча его бросать собакам печенье и ничуть не сердясь, когда он раскидал по комнате целую горсть.

Сама Елизавета II, как обычно, не спешила делиться мнением о своем десятом премьер-министре, хотя на вопрос знакомого ответила однажды: “По-моему, он вступил не в ту партию” (59). “Она отметила это мимоходом, – пояснил знакомый, – подтверждая общее впечатление его несоответствия образу типичного лейбориста”. Филипп, как и ожидалось, высказался более открыто, сообщив Джайлзу Брандрету, что он, конечно, модернизатор, но “не какой-нибудь Блэр, чтобы разом все перевернуть с ног на голову” (60).